Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Хотя Орсола не раз внимала этим ночным монологам сестры, но теперь она чувствовала, как мороз пробегает по коже. Она инстинктивно сжалась в комочек, стараясь быть дальше от тела сестры, и отодвинулась на самый край постели; так лежала она неподвижно, вслушиваясь в перерывы безмолвия, не спуская глаз с губ спящей сестры, и, затаив дыхание, старалась разобрать, какие пророческие слова произнесут эти губы. И, хотя она не могла ничего понять, все же ей казалось, что в этом прерывистом шепоте заключается глубокий отдаленный смысл вечности, что сверхъестественная тайна подымается из этого неподвижного и бессознательного тела, которое произносило слова, не слыша собственного голоса. В комнате повеяло дыханием могилы, расстроенное воображение терзаемой бессонницей девушки превращало колеблющиеся тени в грозные, мрачные призраки, ей казалось, что воздух насыщен неведомыми звуками. Все предметы, на которые оцепеневшая от страха девушка бросала блуждающие взоры, преображались, оживали и неслись прямо к ней. И снова представление о возмездии, о вечной каре пробудилось в ее сознании и не давало ей покоя. Она чувствовала себя подавленной тяжестью своего греха, скрещивала руки на груди, чтобы отогнать от себя угрозы демонов, пыталась скованным страхом языком шептать молитвы, прибегая к раскаянию, как к последнему якорю спасения. Она чувствовала себя погибшей, молилась в глубине своего сердца о том, чтобы сжалился над ней божественный Жених, которому она изменила, всеблагой и великий Иисус, Тот, который все прощает.

Голос Камиллы перешел во вздохи, смешался с дрожащим шепотом ночи и сменился медленным и ровным дыханием, постепенно умиротворившим энтузиазм мистического сна. Тени продолжали колебаться. Но еще не сошел с висевшего на стене распятия Спаситель, чтобы кроткими руками загнать обратно в овчарню заблудшую овечку…

— И сказал Господь устами пророка Иоиля, сына Петуеля: «и волью Дух свой во всякую плоть, и начнут пророчествовать ваши сыновья и дочери, старцы ваши увидят вещие сны, и предстанут видения юношам вашим».

— И Дух этот стал для нас Духом Истины, Духом Святости и Духом Силы… О, божественная любовь, о, святая связь, объединяющая всемогущих Отца, Сына и Духа, верная утешительница скорбящих, проникни в глубину нашего сердца и озари его твоим великим светом!..

Так в Духов день проповедовал у главного алтаря дон Дженнаро Тиерно, обращаясь к народу, внимавшему его вдохновенной речи. Над его головой триединый лик Пресвятой Троицы простирал лучистый изгиб золотых крыльев, а пламя восковых свечей озаряло церковь красным светом, подобным зареву пожара. Большие каменные колонны, поддерживающие два свода и украшенные скульптурой времен варварского христианства, тяжело спускались к алтарю, выступы покрывавшей стены мозаики отражали свет: то голова апостола, то суровая рука святой, то крыло ангела выделялись из мрака и сияли на стене, с которой от времени местами сошла штукатурка. Между мозаичными фигурами висели модели кораблей, посвященных храму спасшимися от кораблекрушения моряками. Среди этих грубых каменных столбов и мрачных стен стояла веселая группа колоннок, поддерживающих кафедру, которая была украшена мраморными акантами и барельефами.

— Пролей сладкую росу на эту обращенную в пустыню землю и тем прекрати долгую засуху. Ниспошли небесные лучи своей любви, чтобы освятить нашу душу, пока не проникнет в нее пламя, которое уничтожит наши немощи, наши нерадения, нашу лень! — продолжал священник, дойдя до высшей степени своего красноречия и высшей мощи своего голоса.

Орсола стояла возле алтаря и вся превратилась в слух. Она искала убежище в доме Господнем и вернулась к Его защите, она хотела, чтобы Господь очистил и вновь принял ее в свои великие объятия. Этот внезапный порыв веры ослепил ее и заставил почти забыть весь ужас ее падения. Ей казалось, что вдруг с души ее сойдут пятна греха и с тела спадет шлак земной нечистоты. Никогда она не приближалась к Божьему алтарю с более глубоким трепетом, никогда с таким опьянением она не внимала божественным словам.

И, когда весь ужас небесного осуждения вставал в ее сознании, она погружалась в какое-то мрачное благоговение, наблюдая за самой собой, за своими поступками, мыслями и малейшими движениями души, боясь, чтобы не ослабела сила раскаяния, и мучительно желая сохранить в глубине своего существа этот цветок веры, внезапно пустивший новые ростки. Это был род вознесения к Христу, отречение от всяких человеческих радостей. Она приходила в мистический восторг при чтении священных книг, стремилась к созерцанию таинственных образов, боролась против едва заметных порывов плоти, против теплоты солнечного дня, козней ночи, приносимых ветром ароматов, дыхания нечистых воспоминаний, против голосов, которые, казалось, ласкают слух и нашептывают новые тайны наслаждения.

После этой недели Страсти она принесла себя в жертву к подножию алтаря, упивалась бальзамом слова Божия, устремляя восторженные взоры ввысь, к озаренному сиянием голубю, и чувствуя, как постепенно захлебывается в море экстаза.

— Приди же, приди, кроткий Утешитель обездоленных душ, убежище в опасности, защита в несчастий! Приди Ты, очищающий души от всякой скверны и исцеляющий их от скорбей! Приди, сила слабых, опора падших! Приди, звезда скитающихся в море, надежда бедных, спасение умирающих!.. — громко молился дон Дженнаро Тиерно, серебряная риза увеличивала его рост, лицо раскраснелось, глаза выступали из орбит, и жесты, казалось, должны были растрогать небо.

Набожные прихожане едва не задыхались от жары. Своды давили на колонны, в одной оконной раме сияла озаренная отвесными лучами солнца голова святого евангелиста Луки, от широкого плаща которого струилась по воздуху темно-зеленая полоса. Мраморный амвон возвышался, как чудесный мистический цветок, среди этого туманного света.

— Приди, о, Дух Святой, приди и сжалься над нами!

Орсола, подхваченная волной этих призывов, возносилась к сиянию, проникалась невыразимой сладостью, которая привлекала души небесным благоуханием. Одно мгновение ей казалось, что золотой голубь сверкнул искрой сочувствия к ее скорби, и сердце ее затрепетало ликованием, забилось в груди, как святой Иоанн во чреве Елизаветы при посещении Девы Марии.

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Священник в серебряном облачении обернулся к пастве и тихим голосом произнес: «Верую». Заколыхались с двух сторон кадила, показался благоухающий дым воскурения. Облако фимиама окутало стоявшую вблизи обесчещенную девушку, и вдруг непреодолимое чувство тошноты из глубины чрева подступило к горлу и исказило судорогой ее рот.