Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Два плута снова отправились в путь-дорогу и пришли к дому Пеппе ровно в полдень. Пеппе ждал их с большим нетерпением.

— Ну что? — закричал он, увидя из-за деревьев длинную тонкую фигуру Трещотки.

— Все в порядке, — ответил торжествующим тоном Пересмешник, показывая коробку с волшебными конфетами. — Ты знаешь, сегодня канун св. Антония, и рабочие празднуют, поэтому ты собери их всех сюда и угости вином. У тебя ведь имеется запас монтепульчанского: тащи его сюда. А когда все соберутся, то остальное — мое дело, я уже знаю, что говорить и что делать.

Так как погода была теплая, то спустя два часа по приглашению Браветты со всех сторон стали сходиться рабочие и крестьяне. На току возвышались копны соломы, которая блестела, как золото, под лучами солнца, на копнах медленно разгуливали гуси с длинными желтыми клювами. По временам ветер доносил запах навоза. Крестьяне в ожидании выпивки спокойно шутили и пересмеивались, покачиваясь на своих искривленных от тяжелой работы ногах, у одних были сморщенные и красные, как яблоки, лица, взгляд — или кроткий, благодаря многолетнему терпению, или подозрительный, у других едва пробивалась борода: это были молодые парни в одеждах, на которых видна была заботливость любящей души.

Трещотка и Пересмешник не заставили себя долго ждать. Пересмешник, держа в руке коробочку с конфетами, велел всем стать в круг, сам он стал посредине и обратился к присутствующим с краткой речью, не без известной торжественности в голосе и жестах.

— Добрые люди, — начал он, — вероятно, никто из вас не знает, для чего Пеппе де Сиере созвал вас…

При этом странном вступлении лица слушателей вытянулись, приятное ожидание обещанного вина сменилось тревожным ожиданием чего-то другого. Оратор продолжал:

— Чтобы здесь не произошло какой-нибудь неприятности и чтобы вы не могли потом пенять на меня, я, прежде чем приступить к расследованию, расскажу вам, в чем дело.

Слушатели в смущении переглянулись, затем с любопытством перевели взгляд на коробочку, которую держал в руке оратор.

— Ну? — воскликнул нетерпеливо один из толпы, когда Пересмешник замолчал, чтобы полюбоваться эффектом своего красноречия.

— Погоди, погоди, добрый человек. Этой ночью у Пеппе украли великолепную свинью, которую он собирался солить. Кто украл — неизвестно, но нет никакого сомнения, что вор должен быть среди вас, так как никто не приезжал из Индии, чтобы украсть у Пеппе свинью!

Был ли это эффект неожиданной ссылки на Индию или, быть может, результат воздействия теплых лучей солнца, но Браветта начал чихать. Крестьяне отпрянули назад, гуси в испуге разлетелись во все стороны, и семь чиханий, одно за другим, глухо прокатились по воздуху нарушая сельскую тишину. Все развеселились. Крестьяне сдвинулись. Пересмешник продолжал прежним торжественным тоном:

— Чтобы открыть вора, Пеппе решил дать вам съесть по конфетке и запить старым монтепульчанским, и к этому мы сейчас приступим. Но при этом я должен вам сказать еще кое-что: лишь только вор положит в рот конфету, она сделается горькой, и такой горькой, что он должен будет выплюнуть ее. Хотите убедиться? Но, быть может, вор, чтобы не быть уличенным, добровольно сознается? Добрые люди, решайте же!

— Мы будем есть и пить, — почти хором ответили собравшиеся. Неопределенное волнение охватило этих простолюдинов. Все взглянули друг на друга испытующими взорами и улыбнулись с искусственной непринужденностью.

— Для этого опыта, — продолжал Пересмешник, — вы все должны стать в ряд, никто не должен уклоняться.

Когда все выстроились в шеренгу, он взял кувшин и стакан и начал разливать вино. Пересмешник подошел к одному концу шеренги и начал раздавать пилюли, которые хрустели между крепкими зубами крестьян и быстро исчезали. Когда очередь дошла до Пеппе, Пересмешник взял одну из «собачьих» конфет, предложил ему и продолжал свое дело, не возбудив ничьего подозрения.

Пеппе, который до сих пор не спускал с крестьян глаз, надеясь уличить кого-нибудь из них, быстро, почти с жадностью, вложил в рот пилюлю и собирался уже раскусить ее, но вдруг скулы у него поднялись чуть не до самых глаз, углы рта и виски покрылись морщинами, кожа носа собралась, подбородок слегка искривился, все черты лица выразили невольное отвращение, и видно было, как дрожь пробежала по его затылку и плечам. Язык его не мог перенести горечи алоэ, от желудка к горлу подступила судорога, помешавшая ему проглотить конфетку, и злополучный Пеппе вынужден был выплюнуть ее.

— Эге, Пеппе, что это значит? — заворчал Тулеспре деи Пассери, старый пастух коз, зеленый и волосатый, как болотная черепаха.

Пересмешник, услышав этот хриплый голос, обернулся, он еще не окончил раздачи, но, увидя гримасу на лице Браветты, добродушно проговорил:

— Ах, вероятно, эта пилюля была скверно приготовлена. Вот тебе другая. Глотай ее, Пеппе!

И двумя пальцами он засунул ему в рот вторую «собачью» пилюлю.

Несчастный взял ее и, чувствуя на себе недружелюбный взгляд пастуха коз, попытался, насколько возможно было, подавить в себе горечь, но не жевал пилюли и не глотал ее. Его язык словно застыл за зубами. Но когда от тяжести дыхания и от действия слюны алоэ начало растворяться, он не в силах был больше терпеть: губы его искривились, как раньше, из глаз потекли крупные слезы, скатываясь по щекам, подобно овальным перлам. В конце концов он выплюнул и эту пилюлю.

— Эге, Пеппе, что это значит? — снова заворчал пастух коз, зло улыбаясь и показывая беловатые и беззубые десны. — Эге, что это значит?

Все крестьяне нарушили порядок и обступили Браветту, одни с насмешками, другие с гневной бранью. Внезапно в них заговорило бешеное самолюбие, которым отличаются сельские жители, вековое суеверие вдруг перешло в целую бурю брани.

— Для чего ты созвал нас? Не для того ли, чтобы при помощи колдовства взвалить на нас вину? Чтобы оклеветать нас? Для чего? Но ты ошибся в расчете. Вор, лжец, носатый, сукин сын, сволочь! Ты хотел оклеветать нас? Мошенник! Вор! Носатый! Мы перемелем тебе все кости. Сволочь ты этакая!

И они начали расходиться, разбив бутылку и стаканы и не переставая осыпать его бранью.

На току остались Трещотка, Пересмешник, гуси и Пеппе. Последний, вне себя от стыда, бешенства и возмущения и еще не опомнившись от действия едкого алоэ, которое жгло ему небо, не в состоянии был произнести ни слова. Пересмешник злорадно смотрел на него, ударяя кончиком ноги о землю и укоризненно качая головой. А Трещотка, радость которого была неописуема, пищал:

— Ага! Ага! Браво! Браво, Браветта! Ну-ка, скажи, сколько получил за нее? Десять дукатов?