Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Перевод Н. Бронштейна

Лишь только Лука услышал стук костылей, он широко раскрыл глаза и уставился хмурым и пылающим взором на дверь, ожидая, что на пороге покажется его брат. Все его лицо, истощенное страданием, изнуренное лихорадкой, покрытое красноватыми прыщами, вдруг застыло в каком-то жестоком и почти гневном ожидании. Он судорожно схватил руки матери и стал кричать хриплым, прерывающимся голосом:

— Прогони его! Прогони его! Я не хочу его видеть! Понимаешь? Я не хочу его видеть больше. Никогда! Слышишь?

Слова душили его. Он крепко сжимал руки матери и стал кашлять с сильной одышкой, при каждом напряжении рубаха на груди поднималась и немного раскрывалась. У него распух рот, а подбородок был усеян засохшими прыщами, которые образовали корку, трескавшуюся и сочившуюся кровью при каждом припадке кашля.

Мать старалась успокоить его.

— Хорошо, хорошо, сын мой. Ты не увидишь его больше. Я сделаю по-твоему. Я прогоню его, прогоню. Этот дом — твой, весь твой. Ты слышишь меня?

Лука кашлял ей в лицо.

— Сейчас, сию минуту, теперь же!.. — говорил он со свирепой настойчивостью, поднимаясь на постели и толкая мать к двери.

— Хорошо, сын мой. Сейчас, сию минуту.

На пороге, опираясь на костыли, показался Чиро. Это был очень худенький мальчик с огромной тяжелой головой. Волосы его были так белокуры, что казались почти белыми. Глаза у него были кроткие, как у ягненка, и красиво выделялись своим голубым цветом из-под длинных светлых ресниц.

Входя, он не произнес ни звука, так как вследствие паралича был нем. Но он увидел глаза больного, смотревшие на него пристально и свирепо, и нерешительно остановился посреди комнаты, опираясь на костыли, не смея двинуться дальше. Видно было, как его правая нога, искривленная и укороченная, слегка вздрагивала.

— Чего нужно этому калеке? Выгони его вон! Я хочу, чтобы ты выгнала его! Слышишь? Сейчас же!

Чиро понял и увидел, что мачеха уже собралась подняться. Он взглянул на нее таким умоляющим взором, что у нее не хватило духу причинить ему насилие. Потом, взяв под мышку один костыль, он свободной рукой сделал полное отчаяния движение и жадно взглянул на стоявшую в углу квашню. Он хотел сказать: «Я голоден».

— Нет, нет, не давай ему ничего! — закричал Лука, беспокойно заерзав на постели и подчиняя женщину своему злому капризу. — Ничего! Прогони его вон!

Чиро опустил на грудь свою больную голову. Он дрожал всем телом, глаза его наполнились слезами. Когда мачеха положила ему руку на плечо и толкнула к выходу, он разразился рыданиями. Но ему оставалось только уйти. Потом он услышал, как за ним закрылась дверь, и остался один на площадке. Он громко и долго рыдал.

— Слышишь? — сказал Лука, гневно обращаясь к матери. — Это он нарочно, мне назло.

Брат продолжал рыдать. Иногда рыдание прерывалось каким-то особенным писком, таким печальным, как предсмертное хрипение мула.

— Слышишь? Иди же, столкни его с лестницы!

Женщина быстро поднялась, подбежала к двери и подняла на немого свои грубые руки, привыкшие к беспощадным колотушкам. Лука, опершись на локти, прислушивался к ударам приговаривал:

— Еще! Еще!

Чиро замолчал под ударами. Сдерживая слезы, он вышел на улицу. Его мучил голод: он не ел почти два дня, и у него едва хватало сил тащить костыли.

Пробежала ватага мальчишек, впереди них, качаясь во все стороны, пролетел по воздуху воздушный змей.

— Эй, хромоножка! — закричало несколько мальчуганов, сильно толкнув его.

— Побежим взапуски! — трунили другие.

— Почем фунт мозгов, хромоножка? — насмешливо спрашивали третьи, издеваясь над его большой головой.

Один из буянов, самый злой, выдернул у него костыль и пустился бежать. Немой зашатался, потом с трудом поднял костыль и пошел дальше. Крик и смех мальчишек уносились к реке. Словно заморская птица, взвился змей и поплыл под небеса, озаренный приятным розовым светом. Издали доносилось хоровое пение солдат. Был канун Пасхи, и стояла великолепная погода.

«Теперь пойду просить подаяния», — решил Чиро, чувствуя, как от голода у него переворачиваются все внутренности.

Весенний ветер доносил из булочной запах свежеиспеченного хлеба. Вот вышел из нее человек в белой одежде, неся на голове длинную доску, на которой было разложено много золотистых, еще теплых хлебов. За ним шли две собаки, подняв морды кверху и виляя хвостами.

Чиро почувствовал, что чуть не падает от слабости.

«Сейчас попрошу подаяния, — подумал он, — не то умру».

День медленно угасал. Прозрачное небо было все покрыто воздушными змеями, которые извиваясь опускались на землю. В воздухе лились непрерывные, звонкие, глубокие звуки колоколов.

«Я встану у дверей церкви», — решил Чиро.

И он поплелся туда.

Церковь была открыта. В глубине освещенного алтаря виднелись дрожащие огоньки, мерцавшие, как созвездие. Из церкви доносился слабый аромат фимиама и ладана. Время от времени слышались аккорды органа.

Вдруг Чиро почувствовал, что слезы начинают заволакивать его глаза, и он взмолился в глубине своего сердца: «Господи, Боже мой, помоги мне!»

Орган так загудел, что колонны задрожали, как струны, потом весело послышались высокие ноты. Раздались голоса певчих. В единственную дверь церкви стали выходить богомольцы. Чиро все еще не решался протянуть руку. Стоящий немного поодаль нищий жалобно затянул:

— Подайте Христа ради!

Немому сделалось стыдно. Вдруг он увидел, что в церковь вошла мачеха, прикрывшись черным плащом.

«Не пойти ли домой, — подумал он, — пока мачеха здесь?»

Он почувствовал такой сильный приступ голода, что не медлил дольше. Он помчался на своих костылях туда, где надеялся добыть себе хлеба. Какая-то стоящая у входа женщина крикнула ему, смеясь:

— Хромоножка, не бежишь ли ты взапуски?

Еще минута, и он очутился возле дома. Поднялся на лестницу с величайшей осторожностью и бесшумно, ощупью стал искать ключ в углублении стены, куда мачеха, уходя из дому, обычно прятала его. Нашел ключ и, прежде чем открыть дверь, заглянул в замочную скважину. Лука лежал на постели и, по-видимому, спал.

«Если бы я мог достать хлеб, не разбудив его», — подумал Чиро.

Вложил ключ и стал тихонько поворачивать его, затаив дыхание, боясь разбудить брата биением сердца. Ему казалось, что удары сердца потрясают весь дом, подобно подземному гулу.

«А если проснется?» — содрогаясь, подумал Чиро, почувствовав, что дверь открылась.

Но голод придал ему смелости. Он вошел, едва касаясь костылями пола и не сводя глаз с брата.

«А если проснется?»