Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

— Джиованни!

Никакого ответа. Палатка была закрыта, и никто не отвечал. Рабочие, вероятно, тоже предались праздности и удовольствиям.

— Зачем ты зовешь его? — спросила Изабелла нежнейшим, почти униженным голосом, вскакивая в свою очередь и направляясь к нему, чудесным образом озаренная любовью.

— Хочу пустить в ход «Ардею».

— В самом деле?

Веселье заиграло у нее на лице, разлилось по всему ее существу и как будто заставило ее даже приподняться на пальчики ее гибких ног. На ней было надето платье из тонкой материи, воспроизводившее в своем рисунке морские мотивы древнего микенского искусства, и его тонкие жилки казались окрашенными самой ее кровью с ее ликованием. Белые облака, скучившиеся над пизанскими холмами, озаряли ее серебристым отсветом, который разливался по ее коже и забирался под каждую розовую складочку ее платья, как иней, покрывающий серебром лепестки роз.

— Да, ты должен пустить ее в ход. Я не смела тебе сказать этого. И ты возьмешь меня с собой, возьмешь меня с собой, Айни!

Она еще ближе пододвинулась к нему одним из своих воздушных движений, от которых все вокруг нее начинало трепетать и от которых сильнее колыхались волны света. Он глядел на нее в изумлении, пораженный до глубины существа.

— И не боишься?

— Вспомни про белую дорогу, пролегавшую между каналами с кувшинками.

— Ты вправду хочешь лететь со мной?

— Повсюду.

— Над морем, над реками, лесами и даже там, над городом, вокруг куполов, вокруг башен?

— Повсюду, под самые облака, по ту сторону радуги.

И его тогда охватило бурное веселье. Неожиданно поднял он ее на воздух. Она отдалась всеми членами тела, стала свежей и легкой, как охапка листьев.

— Как мало весу в великой Изабелле!

И, держа ее на руках, потянулся губами к ее полуобнаженной груди — груди львицы.

Тогда наступила для них пора неслыханного блаженства. Они бросили оружие вражды, исцелились от всех мук своих, забыли науку мучительной страсти, познали небесный отдых.

Каждый день перед наступлением вечера или перед зарей «Ардея» уносила их в самые высокие страны мечты. Чары овладели самой чаровницей. Улыбаясь, чувствовала она, как в груди ее зарождается дикое сердце того юного ветра, предводителя перелетных птиц, носившего имя Орнития, которого моряки застали спящим у Трех Ворот, на песчаной отмели, посреди стай усталых ласточек.

— Я Орнитий, — говорила она воздухоплавателю с таинственным видом.

— Ты не помнишь прелестной морской сказки Габриэля Д’Аннунцио? Ну так вот, я этот самый Орнитий. Когда голова Дарди Сегузо упала под топором рыжего, я подхватила ее и улетела с ней в сопровождении всех своих ласточек к морю. Я отнесла ее к Тенарскому мысу, тоже на территории Яснейшей Республики, где на вершине мыса венецианцы выстроили из спартанских камней четырехугольную башню для защиты от турок. Я прошлась по асфоделям. Отыскала Эвридику. Уронила на колени к ней череп, чтобы обмануть ее…

Она рассказывала с тем выражением, которое заставляло Лунеллу хлопать глазами, когда она рассказывала ей какую-нибудь сказку.

— Я вернулась потом. Не раз спала на песчаной отмели, но меня ни разу не застали моряки, не связали ивовыми прутьями. В памяти мастера-стеклодува я добровольно вернулась к человеческой любви. У тебя тоже есть вокруг шеи красная нитка, но ее не видно, Паоло Тарзис.

Голос ее доносился из-под белой шляпы, сделанной из тонкой соломы, прозрачной и твердой, как муранские стекла; на шляпе было два больших белых крыла, которые приобретали легкий вид оттого, что к ним были приделаны длинные, легкие перья из спины и шеи птицы.

— Ты ничего не подозревал в тот раз, вечером, у подоконника, когда ко мне залетела ласточка звать меня с собой? Ты следил за мной, затаив дыхание. Но ты, наверное, не знал, для чего я вошла, и не понимал, к чему я прислушивалась.

Она обвязывала себе юбку шнурком, чтобы во время полета она не разлеталась.

— Я связываю себя для того, чтобы у меня не явилось желания сбежать и отправиться куда попало, а также для того, чтобы заставить тебя произвести какой-нибудь фокус, не предусмотренный в розе ветров.

В самом деле, у нее был вид лукавого мальчика, и она вся искрилась весельем и смелостью.

— Ну, идем, Орнитий.

Начинался шум семи цилиндров. Голубой винт превращался в воздушную звезду в воздухе. Поднимая дымок над сухой травой, быстролетная «Ардея» отделилась от земли. Перелетала через береговую полосу, затем опускалась, поворачивая на запад, сбивалась на левую сторону, как будто ею управлял лукавый Орнитий, и направлялась к песчаной полосе, на которой виднелось белое пятно, похожее на кучи длинных сухих серебристых водорослей, выкинутых на берег. О чудо! Попадая в вихрь винта, пятно разбивалось на части, улетучивалось; начинался шум крыльев, сверкание перьев, хриплые крики, мельканье света и тени над рябью воды, что-то пепельное, что-то черное среди общей белизны. Чайки!

— Орнитий! Орнитий!

Воздухоплаватель, не оборачиваясь, возглашал радостное имя. Он летел над морем, над рассыпавшейся стаей птиц. Чувствовал трепет сидевшего рядом с ним существа. Все силы его жизни обратились в один острый внимательный взор.

— Орнитий!

Она глядела на него ненасытным взором, удивленная и опьяненная всей этой непредугаданной прелестью новизны, видя в нем подобие премудрого Бога. Сверхчеловеческой представлялась ей эта обнаженная голова, в которой не было ничего лишнего, кости и мышцы которой, подобно деревянным лопастям винта, превратились в одну воздушную силу, это лицо, созданное будто из одних бестелесных токов, словно ветер откинул назад не только волосы со лба, но также мускулы лица.

— Неси меня еще выше! Поднимайся еще выше! Я ничего не боюсь.

Он взялся за руль высоты. «Ардея» пошла кверху, как киль корабля, взлетающего на вершину гигантской волны. На несколько мгновений женщина ощутила пустоту в груди; руки ее хотели схватиться за пилота, веки закрылись. Минута страха прошла. «Ардея» свободно парила на крыльях, спокойно описывая большой круг между небом и морем. Латинские паруса горели, как огни над темными кузовами лодок. Это были красные паруса пицейских колонистов, поселившихся в Бокке ди Магра. Она сразу признала их.

— Орнитий, свертываем на Серкио, — говорил пилот, поворачивая на В.-С.-В. и направляясь по спускающейся линии к лесному берегу.

Она видела, что он улыбается, как будто замышляя новый фокус. Река Луккезия отделяла светло-зеленой лентой сан-россорские леса от мильяринских, королевские владения от герцогских. Открывался четырехугольник стен, Стерпайский мост, башня Риккарди. На светлой песчаной отмели выделялось черное пятно, похожее на кучи выкидываемых волнами морских отбросов.