Эдит Уортон - В доме веселья

— Ах, мне бы и в голову не пришло такое! — осенило Лили, но под его взглядом она подавилась смешком.

— Нет, вам и не следовало так поступать, и сейчас вы лучше это поймете. Именно поэтому вы здесь. Я ждал достаточно и дождался, чтобы заставить вас меня выслушать.

Первый порыв невнятного негодования сменился у Тренора спокойной и сосредоточенной интонацией, вызвавшей у Лили большее смятение, чем его возбужденность. На миг присутствие духа покинуло ее. Она несколько раз участвовала в поединках, когда, кроме ума, требовалось еще и остроумие, дабы с честью прикрыть отступление, но ее испуганное сердечко затрепетало, подсказав, что здесь воспользоваться этим не удастся.

Чтобы выиграть время, она повторила:

— Я не понимаю, чего вы хотите.

Тренор поставил стул между ней и дверью. Он уселся на него и откинулся на спинку, глядя на нее.

— Я вам скажу, чего я хочу, я хочу знать, какого рода у нас отношения. Черт, человеку который платит за ужин, как правило, разрешается занять место за столом.

Она вспыхнула от гнева и унижения и тошнотворной необходимости примириться там, где она мучительно хотела смирять.

— Я не знаю, что вы имеете в виду, но вы должны понимать, Гас, что я не могу остаться и разговаривать с вами в этот час.

— Боже мой, вы заходите в дом к одинокому мужчине, не раздумывая, при свете дня, — значит, вы не всегда так чертовски тщательно заботитесь о своей репутации.

Жестокость выпада вызвала головокружение, как бывает после сильного удара. Значит, Роуздейл заговорил, вот почему люди судачат о ней! Лили вдруг почувствовала себя слабой и беззащитной, горло сжал комок жалости к себе. Но одновременно другая ее ипостась обострила ее бдительность, нашептывала, испуганно предупреждая, что каждое слово и жест должны быть продуманны.

— Если вы заманили меня сюда, чтобы оскорблять… — начала она.

Тренор рассмеялся:

— Не говорите чепухи. Я не хочу вас обидеть. Но у каждого есть чувства, и вы играли моими слишком долго. Я ведь не затеял все это и не перебегал дорогу другим парням, пока вы не выбросили меня за ненужностью и не стали делать из меня идиота, и вам удалось это без труда. Вот что обидно — с такой легкостью, с таким безрассудством вы думали, что можете вывернуть меня наизнанку и бросить в канаву, как пустой кошелек. Но, господи, это нечестная игра, нельзя нарушать правила. Конечно, теперь я знаю, чего вы хотели, — вас интересовали не мои красивые глаза, но я вам скажу, мисс Лили, вы должны заплатить сполна за то, что заставили меня думать так.

Он встал, агрессивно расправив плечи, и шагнул к ней с покрасневшим лицом, а она не двинулась, хотя каждый нерв требовал отступить по мере его приближения.

— Заплатить? — Она запнулась. — Вы имеете в виду, что я должна вам деньги?

Он снова засмеялся:

— О, я не требую платы подобного рода. Но есть такая штука, как честная игра и проценты на вложенные инвестиции, и, черт возьми, если бы вы хоть взглянули на меня…

— Ваши деньги? Какое отношение я имею к вашим деньгам? Вы советовали мне, как вкладывать мои… вы знали, что я ничего не понимаю в бизнесе… Вы сказали мне, что это не имеет значения…

— Да нет же, с этим как раз все в порядке, Лили, я готов помогать и сделать в десять раз больше. Я всего лишь хочу услышать слова благодарности от вас.

Он все еще стоял рядом с ней, и рука его становилась все более внушительной, и перепуганная ипостась Лили поволокла другую на дно.

— Я благодарила вас, я дала знать, что я благодарна. Разве не так же на вашем месте поступил бы всякий настоящий друг? И как еще друг может отблагодарить друга за помощь?

— Я не сомневаюсь, что вы принимали эти дары и прежде, — с усмешкой откликнулся Тренор, — и отбрасывали других дающих, как хотите отбросить меня. Меня не волнуют ваши счеты с ними: если вы одурачили их, мне это только приятно. Не смотрите на меня так, я знаю, что мужчина не должен говорить с девушкой подобным образом, но, черт, если вам не нравится, есть много способов заставить меня замолчать, вы же знаете, что я без ума от вас, к черту деньги, их хватит на все, если вас беспокоит это… Я был груб, Лили, Лили! Просто взгляните на меня…

Снова и снова она тонула в море унижения — волна разбивалась о волну так близко, что нравственный позор сливался с физическим ужасом. Ей казалось, что чувство собственного достоинства сделало бы ее неуязвимой, что она сама обесчестила себя и обрекла на ужасное одиночество.

От его прикосновения ее утопающее сознание забилось. Она отшатнулась в отчаянной попытке выразить презрение.

— Я уже говорила, что не понимаю, но если я должна деньги, я вам их выплачу…

Лицо Тренора потемнело от ярости: ее явное отвращение пробудило в нем первобытного дикаря.

— Ах, вы будете брать деньги у Селдена или Роуздейла и пытаться дурачить их, как одурачили меня! Если только вы уже не расквитались с ними и я единственный, кто остался с носом!

Она стояла молча, словно приросла к месту. Слова — слова были хуже, чем его касание. Казалось, сердце билось во всем теле — в горле, в ногах, в ее беспомощных, бесполезных руках. Взгляд в отчаянии блуждал по комнате, глаза зажглись при виде звонка, и она вспомнила, что звонок означает прислугу. Да, но и скандал с отвратительными пересудами. Нет, она должна найти выход сама. Уже достаточно, что слуги знают: она одна в доме с Тренором, — не должно быть ничего, что возбудило бы подозрения при ее ретираде. Она подняла голову и принудила себя последний раз взглянуть на него невинно.

— Я здесь, с вами наедине, — произнесла она, — что еще вы хотите сказать?

К ее удивлению, Тренор уставился на нее, онемев. С последним порывом слов пламя угасло, оставив его холодным и униженным. Будто студеный ветер разогнал пары возлияний, и вся ситуация теперь вырисовывалась перед ним мрачной и голой, как руины в огне. Старые привычки, старые ограничения, власть унаследованных законов вернули на место выбитый из колеи смятенный разум. Тренор казался изможденным лунатиком, разбуженным на карнизе на краю гибели.

— Ступайте домой! Прочь! — заикаясь, сказал он и, развернувшись, отошел к камину.

Сразу освободившись от страха, Лили обрела способность ясно мыслить. То, что Тренор потерял всякую решимость, позволило ей овладеть положением, она услышала свой собственный, но как будто чужой голос, повелевающий ему вызвать слугу, приказывающий позвонить и вызвать экипаж и проводить ее, когда тот появится. Как она обрела силу, Лили не ведала, но настойчивый голос предупредил ее, что она должна покинуть дом открыто, и он же велел, перед тем как распрощаться, обменяться незначащими словами с неловко топчущимся в холле Тренором, нагрузить его обычными приветами Джуди, хотя все это время ее сотрясало отвращение. На пороге, глядя на улицу, она почувствовала бешеный трепет освобождения, как первый глоток воздуха свободы, опьяняющий узника, но ясность сознания ее не покинула, и потом она отметила глухонемую Пятую авеню, осознала, насколько уже поздно, и, садясь в карету, даже обратила внимание на показавшегося ей знакомым человека, который свернул за угол и исчез во мраке соседней улицы.