Камиль Лемонье - Конец буржуа

Когда Эдокс помял, что жертва уже достаточно настрадалась, чтобы уступить его настояниям и помочь ему одержать победу, которая ему была нужна, он послал ей записку, назначая встречу в этой квартире. Г-жа Флеше, столько времени этого добивавшаяся и уже потерявшая последнюю надежду, прибежала туда, гонимая, как вихрем, страстью, которую дома ей приходилось все время подавлять и скрывать. Она была настолько потрясена этой неожиданной радостью, что после первых объятий в изнеможении упала в кресло.

— Две недели ты не показывался и даже не написал мне ни слова! — сказала она, рыдая. — Ах, как это жестоко! Я ничего для тебя не значу, и когда я думаю, что ты будешь мучить меня так до самой могилы, я каждый раз заливаюсь слезами.

Будучи натурой непосредственной и прямой, она слушалась только голоса чувства. Если бы не эта ее непосредственность, она, может быть, поняла бы, что удержать такого сердцееда, как Эдокс, можно только хитростью и тонким расчетом. Заложив руки за спину и все время шевеля большим пальцем, молодой адвокат расхаживал взад и вперед по комнате. Он с раздражением думал:

«До чего мне все-таки надоело смотреть, как они распускают нюни. Им и в голову не приходит, как бывает противна вся эта слякоть!»

Он взял ее за руку и, усадив возле себя, сказал:

— Послушай, ты ведь не ребенок… Будь же рассудительней. Так или иначе, нам надо поговорить. Мы оба с тобой люди взрослые, а не какие-нибудь влюбленные юнцы.

Но она, должно быть, не расслышала его слов или не заметила их горькой иронии. Она снова зарыдала и стала перебирать все былые обиды:

— Скажи, почему ты меня бросил?

— Нет уж, — раздраженно сказал он, прищелкнув языком, — никаких сцен, прошу тебя. Это совершенно бесполезно. К тому же ты все преувеличиваешь. Если бы, как ты говоришь, я тебя действительно бросил, я бы не пришел сюда и мы не были бы сейчас вместе. Только надо помнить, что новое мое положение оставляет мне не очень-то много свободного времени. У меня столько дел, что голова идет кругом.

Она быстро вытерла платком глаза, а потом, приложив к губам Эдокса этот кусочек батиста, пропитанный ее горем, сделала над собой усилие и, улыбнувшись, сказала:

— Молчи. Ты ведь всегда находишь множество причин, чтобы оправдаться. А нужны ли они? Разве сердце мое не прощает тебе всего заранее? Сядь ко мне, обними меня, защити меня от моей собственной слабости, от того, что я так люблю тебя… Знаешь, когда ты далеко, я ведь не живу.

— Да, и я тоже. (Он хотел вызвать в себе порыв нежности, чтобы потом ему легче было лгать ей.) — Да, конечно. Неужели ты думаешь, что мне не тяжело, когда я так вот надолго расстаюсь с тобой? Ах, где оно, наше прежнее счастье! Сколько всего хорошего видели эти стены! Тебе бы не обвинять меня, а жалеть. Заседания в комиссиях, писание докладов, поездки к министрам, толпа людей в приемной — у меня нет свободной минуты. И ты хочешь, чтобы при такой проклятой жизни у меня еще находилось время для любви к тебе?

— Видишь, ты же сам это признаешь, — печально сказала она.

— Да нет же, пойми, что речь идет вовсе не о моем чувстве к тебе. Я говорю о свиданиях, о наших радостных встречах в этом милом уголке. А если бы действительно ты любила меня так, как говоришь…

— А ты что, в этом сомневаешься?

Он поцеловал ее волосы и стал прохаживаться по комнате, покачивая головой, как бы в подтверждение своих слов.

— Нет, я убежден, что ты меня любишь. Но мне хотелось бы, чтобы чувство твое заставило тебя помогать мне. Твоему любящему сердцу чего-то недостает. И вовсе не способности к самопожертвованию, боже сохрани, я был бы самым ничтожным из смертных, если бы стал это утверждать, — ему не хватает настоящей готовности бороться. Да, я хотел бы, чтобы ты жила моими интересами, помогала бы мне всем, чем только может помочь женщина, была моей правой рукой в той борьбе, которую мне приходится сейчас вести… Ведь ты знаешь, дорогая, — добавил он, самодовольно возвеличивая себя в эту минуту и забавляясь всей этой игрой, — я бы сде-лался одной из самых видных фигур в министерстве. И это не я придумал, об этом писали в газетах.

Заплаканные, цвета фиалки, глаза г-жи Флеше, устремленные прямо на него, засветились такой страстью, что он сразу прочел в них решимость пойти на любое унижение, на любую жертву, лишь бы удержать его подле себя.

— Говори, чего ты от меня хочешь! Я сделаю все.

Он посадил ее к себе на колени и обнял за талию.

— Поверь, что в просьбе моей нет ничего из ряда вон выходящего. Короче говоря, речь идет о том, чтобы заставить твоего мужа помириться с министром.

По лицу г-жи Флеше пробежала какая-то тень. Она сказала несколько раздраженно:

— Ты ведь ничего не знаешь. У моего мужа есть свои убеждения; вряд ли он сможет им изменить.

— В этом-то все дело. Только женщина может найти средство заставить его отказаться от былой неприязни. И я рассчитывал, что этой женщиной будешь ты, — сказал он с жестокой улыбкой.

С минуту она боролась с собой.

— Зачем впутывать моего мужа в наши сердечные дела? Его имя здесь вовсе не следовало бы произносить. Подумай только, ты сам поймешь, что это невозможно. Разве не довольно уже и того, что я обманываю этого человека? Неужели я должна еще сделать его орудием в руках моего любовника? Требуй от меня чего угодно, только не этого. Поверь, что этого я никак не могу.

Эдокс пожал плечами.

— У меня есть причины, очень веские причины, чтобы хотеть этого примирения. Хороша же твоя любовь ко мне, если она не дает тебе сил преодолеть какой-то ничего не значащий предрассудок! Милая моя, не будем играть словами. Слова в нашей жизни имеют какое-то значение только до тех пор, пока мы их не опровергли поступками.

— К тому же, — сказала она после минутного раздумья, как будто продолжая вслух разговор с собой, — мы с господином Флеше никогда не говорим о политике. Нас с ним разделяет и это и еще другое, чего ты не знаешь. Больше всего, конечно, вот что… Но говорить об этом так трудно… Словом, с тех пор как я стала твоей, я хотела принадлежать только тебе и больше никому. И тогда… тогда…

Каждый раз, когда эта женщина отдавалась, она делала это с самым откровенным и вызывающим бесстыдством. И вдруг, стоило ей только вспомнить о другом мужчине, как ее охватил такой неодолимый стыд, что она покраснела и спрятала лицо на плече того, кого в избытке простодушия, свойственного настоящей страсти, стала считать своим единственным законным мужем.

«Вот оно что, — подумал Эдокс, она хочет уверить меня, что больше не спит с Флеше. Все они так говорят».

— Ах, милая, что же мне тебе на это сказать? Исполнять свои супружеские обязанности женщина должна всегда. Мало ли, что еще может быть. Вот если бы ты посоветовалась со мною…