Жорж Санд - Нанон

Смерть королевы поразила меня так, как, пожалуй, ни одно событие за годы революции.

— Зачем было губить женщину? — недоумевала я. — Что она кому худого могла сделать? Только что своего мужа слушалась во всем и думала как он; так это ее супружеский долг.

Эмильен в ответ сказал мне, что бывает и иначе, что муж повинуется своей жене.

— Когда женщина обо всем судит трезвее мужчины, — говорил он, — это большая добродетель. Я считаю, что твоему будущему мужу стоит во всем с тобой советоваться. Но про королеву всегда говорили, что она хотела позвать на помощь наших врагов или увезти короля из Франции. Поэтому ему она принесла великий вред, и, быть может, она больше всех других повинна в том взрыве ярости, который породила революция. Когда головы рубят, как капустные кочаны, — это омерзительно, я всегда был против смертной казни, но раз уж в наш век философии и просвещения она все-таки существует, я полагаю, что королева заслуживает казни больше, чем несчастная служанка, которую отправляют на гильотину только за то, что у нее невзначай вырвалось слово, значение которого она даже толком не поняла. В отличие от нее, королева знала, что творила, чего хотела. О ней всегда говорили, что она женщина гордая и смелая. Должно быть, она и смерть приняла достойно, утешая себя тем, что таков удел сильных мира сего, играющих жизнями народов и ставящих на карту собственную жизнь, — просто она проиграла партию. Ты сама знаешь, что эшафот в истории — нечто вроде меры предосторожности, которую всегда держат в запасе для устрашения самодержавной власти. Тем не менее люди продолжают добиваться ее, а сейчас нет ни одного человека независимо от его политических убеждений, которого остановил бы страх перед смертной казнью.

Мы приободрились, узнав, что нашему уединению ничто не грозит, однако, услышав рассказ Дюмона о парне-дезертире, прячущемся дома, Эмильен пришел в негодование. Он осуждал людей, которые уклоняются от воинской повинности, и говорил, что на Террор он больше всего в обиде не за то, что его посадили в тюрьму, а за то, что не дали исполнить свой долг перед родиной.

— Значит, вы твердо решили пойти в армию добровольцем, как только без риска для жизни сможете выйти отсюда? — спросила я.

— Поступи я иначе, — ответил он вопросом на вопрос, — могла бы ты по-прежнему уважать меня?

Сказать мне было нечего: Эмильен всегда был так честен и прямодушен! Я старалась привыкнуть к мысли о том, что его отъезд не за горами, чтобы не омрачать слезами нашего и без того горького расставания. Мне было ясно, что Эмильен любит меня, как никого другого, но я не допускала и мысли, что любовь ко мне можно поставить выше долга.

Я с головой ушла в хозяйственные хлопоты — больше всего на свете мне хотелось, чтобы мои домашние хорошо себя чувствовали и ни в чем не нуждались. Работа приносила мне удовольствие и льстила самолюбию. Благодаря моим стараниям мужчины жили в полном достатке. Я ни о чем не забывала: стирала, чинила белье и одежду, стряпала, держала в чистоте дом, ставила и вынимала верши, резала и сушила папоротник и вереск, задавала корм козам, варила сыр, ставила «петли», иначе говоря — волосяные силки для зимней охоты на птиц. Словом, думать о будущем мне было некогда, и я была этому рада.

Что касается Эмильена с Дюмоном, то они тоже не сидели сложа руки, а принялись обрабатывать арендованный нами участок. Однако он был маленький и песчаный, ни на что, кроме овощей, рассчитывать не приходилось. Кроме того, Эмильен задумал поднять новь на том берегу речки; по его мнению, там под слоем песка лежала плодородная почва. Мы не знали, чей это клочок земли, но поскольку, кроме сорняков, на ней ничего не росло и за отсутствием людей и животных ее не использовали даже под пастбище, Эмильен рассудил так:

— Наверно, мы не посягнем на чужую собственность и не совершим кражи, если обработаем этот участок. Предположим, урожай будет хороший — а я в этом не сомневаюсь — и владелец участка вздумает оспаривать его у нас, — что ж, мы договоримся с ним, возьмем в долю. Он будет наверняка рад — как-никак все лучше что-то получить, чем ничего. Если же хозяин не объявите я, мы оставим ему обработанный участок, и, возможно, наш скромный опыт положит начало счастливому процветанию этого заброшенного края.

Эмильен даже не предполагал, как он точно все расчислил, и с жаром взялся за работу. Сперва прополол, потом за осень перекопал землю лопатой, как следует унавозил, прорыл оросительные борозды, разбил лежащие на участке валуны. Затем засеял его ячменем, рожью и даже посеял немного пшеницы. Добытые с трудом семена Эмильен сеял аккуратными клиньями, чтобы испытать свойства почвы. В январе месяце участок покрылся зелеными побегами, так что среди сорняков, иссохших за зиму, этот чудесный ковер сверкал, как изумруд.

Наше поле скоро приметили, и кое-кто из местных жителей даже рискнул прийти поглядеть на наши работы. Крестьянин, владевший этим участком, появился одним из первых и стал возмущаться. Но когда Дюмон сказал ему, что признает его право собственности и готов поделиться с ним урожаем, тот успокоился, и встреча закончилась довольно мирно. Крестьянин остался доволен, хоть и приговаривал:

— Пока я вижу только корешки, но одному богу известно, какие будут вершки.

— Вы боитесь, что здесь слишком холодно? — спросил его Дюмон.

— Нет, вижу только, что нечистая сила не мешала вам сеять, но не знаю, позволит ли собрать урожай.

— Чихать я хотел на нечистую силу, уж с ней-то я справлюсь, — заметил Дюмон.

— Поживем — увидим, — ответил крестьянин, окинув старика недоверчивым взглядом. — Если вы знаете заговорное слово, тогда другое дело; но мне оно неизвестно, да я и не желаю держать его в памяти.

— Так. Вы меня принимаете за колдуна! Но все же не отказываетесь от своей доли, если урожай будет таким хорошим, как обещает?

— Конечно, нет! Только как мне другой урожай собрать, когда вас тут не будет?

Он долго смотрел на свой зеленеющий участок, и лицо его одновременно выражало удивление, сомнение и надежду. Потом он отправился восвояси с таким озадаченным видом, словно увидел чудо.

После этого о нас стали говорить, что мы дружим со злыми духами, и теперь нас сторонились пуще прежнего. Бояться нам было некого: все в страхе бежали от нас. Эмильен сердился, что по воле случая нам приходится потворствовать местному суеверию, однако последствия оказались куда благотворнее, чем он предполагал. В дальнейшем мы узнали, что после нашего отъезда жители, осмелев, все-таки решились обрабатывать землю на Острове духов и что хорошие урожаи примирили этих простаков с добрыми духами, оберегавшими наше жилище и труды наших рук.