Анатоль Франс - 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

Аббат Дуйе

Я хочу сказать, что, глядя на вас, хочется смеяться.

Тень

Никогда не думал, что я столь забавен.

Аббат Дуйе

Вы заблуждались. Вы — забавны, и даже в высшей степени.

Тень

Нельзя ли узнать, сударь, из чего вы это заключили?

Аббат Дуйе

Из только что сказанных вами слов. Вы ведь сами признались, что Мольер перенес вас в комедию таким, какой вы есть.

Тень

Да, и притом ничего во мне не изменив.

Аббат Дуйе

Значит, вы во всем походите на героя комедии. А герои комедий — смешны. Следовательно, вы тоже смешны. Согласен, вы относитесь к жанру высокой комедии и по этой причине смешны в возвышенном смысле слова. Готов также признать, что на сцене вы больше не смешите французов, И все-таки вы комичны. Мольер держался правил: в комедиях он выводил только комические фигуры.

Тень

Вы весьма обяжете меня, объяснив, чем же именно я смешон.

Аббат Дуйе

Разве вы не мизантроп?

Тень

А разве человек благородной души может не быть им?

Аббат Дуйе

Так вот, вы смешны своей мизантропией.

Тень

Что же вы находите в ней смешного?

Аббат Дуйе

Мизантроп питает странное расположение к людям. Он приписывает им всяческие достоинства, которыми никогда не обладали ни они, ни он сам, потому что он такой же человек, как они; увидев же наконец свою ошибку, он винит в ней не себя, а других. Ну, разве это не забавно? Мизантропом вас сделало разочарование. Вы слишком высоко ценили себе подобных, вы представляли их себе лучшими, чем они есть; будь это не так, ни проигранная вами тяжба с подлецом, ни измена кокетки не оказались бы для вас неожиданностью. Вот чем вы смешны. А если к этому прибавить гнев, в который вас привел простой сонет, то можно заключить, что вы человек скорее изысканного вкуса, нежели широкого ума. Так ли уж бесспорно, что сонет Оронта плох? Вы ведь сами сделали такой вывод. Истинный гассендист [485]и настоящий физик не отважился бы на это.

Тень

Не сомневайтесь, господин аббат, сонет Оронта — отвратителен. Вы были бы неправы, утверждая противное. Неужели вам нравится напыщенный слог?

Аббат Дуйе

Вы забавны даже в аду. Ваша горячность вызывает смех у теней, окружающих вас.

Тень

Если смешон я, то смешна и добродетель.

Аббат Дуйе

Добродетель здесь ни при чем. Конечно, в вас нет ничего, что заставило бы ее покраснеть. Но я уже доказал вам, что ваша мизантропия — плод неполного и ложного представления о людях. Сейчас вы увидите, что само зло внушает вам ненависть лишь тогда, когда оно затрагивает вас и начинает причинять вам вред. Сколько правых дел, на защиту которых выступали честь, неподкупность, совесть и законы, было проиграно задолго до того, как вы проиграли вашу тяжбу; сколько кокеток обманывали своих поклонников до того, как вам изменила Селимена; сколько плохих поэтов читали свои стихи до того, как Оронт утомил ваш слух сонетом! Вы это знали и тем не менее пришли в негодование. Мизантроп вообще слишком занят самим собой и не свободен от эгоизма. Он смешон отчасти и поэтому. Но это еще не все. Не бывает мизантропии без чрезмерного самомнения. Чтобы питать вражду к людям, вы должны верить, что вы лучше их. Последнее возможно, но с вашей стороны было бы учтивее этого не знать. А я вижу, что вы пребываете в этом до крайности смешном убеждении.

Тень

Итак, мой маленький аббат, вы полагаете, что я — человек ограниченного ума и эгоистичной души, не умеющий разбираться в людях и ослепленный самомнением?

Аббат Дуйе

Бесспорно. И, однако, человека при таких качествах можно все-таки считать порядочным. Друг мой, почему ты сердишься, когда я говорю, что ты смешон? Комические герои менее вредны и опасны для рода людского, нежели трагические. Что до меня, то я бы меньше стыдился и раскаивался, будь я Сганарелем или Созием [486], а не Цезарем или Александрам. Боюсь, что человека всегда ждет одно из двух: он либо преступен, либо смешон.

Тень

Я понял, аббат: как и я, ты ненавидишь людей.

Аббат Дуйе

Нет, я их презираю.

Леокадия Байель, служанка супругов Леалер, девушка из Гонийи близ Сен-Ло, не слыла безупречной. Она охотно посещала гулянья и вечеринки, и хоть и не была бесстыжей или, скажем, чересчур смелой, все же, когда она, бывало, выпьет наливки и пропляшет до полуночи, с нею случалось то самое, чего и следовало ожидать. Не одна она в лунные ночи забиралась под орешник Фошарского леса. Как известно, мудрость приходит только с опытом, и от девушки, предоставленной самой себе, нельзя требовать того, что мы вправе требовать от замужней женщины. Но дело в том, что Леокадия ходила в лес и не в очередь, и вскоре оказалось, что она перебывала там со всеми местными парнями. Тогда они стали сурово осуждать ее. Некоторые не прочь были повторить прогулку; большинство же смеялось ей в глаза, а кое-кто даже срамил ее при всем народе. Никогда, однако, не бывало из-за нее ни ссор, ни потасовок. К ней относились так, как она того заслуживала, и никто не помышлял на ней жениться, да, по правде сказать, ничто к этому и не побуждало. Она была рыжая, а рыжие не в чести в деревне: крестьяне считают, что таким женщинам присущ изъян, который сразу дает себя знать, как только к ним приблизишься. У нее не было и полудюжины сорочек, не было даже пары простынь. Одевалась она неопрятно, и работящей ее никто бы не назвал. Она исполняла, что ей приказывали, была довольно ласкова и миловидна, от работы не увиливала, но и рвения не выказывала. Вредило ей и то, что сколько она ни ходила к колодцу, а все возвращалась оттуда с порожним ведром, так что ее можно было считать неплодной. А ведь раз уж человек решит жениться, так всякому, как он ни беден, хочется, чтобы было чем похвастаться, чтобы жена была с приданым, работала не хуже мужика и наградила мужа детьми, ибо дети — богатство крестьянина. Леокадия Байель могла не сомневаться, что останется старой девой и всю жизнь проживет в работницах. А в деревне это участь незавидная. Пока человек молод, жизнь у чужих людей — это еще куда ни шло, а как состаришься — так непременно свой угол нужен.

Леокадия умела читать, знала счет и могла написать письмо лучше многих девушек, но она была так нерасторопна, так не речиста, а большие голубые глаза ее смотрели так удивленно, что ее легко было принять за дурочку. Однажды, среди бела дня, мимо дома Леалер шел паренек по имени Модест; увидев, что девушка стоит как вкопанная и словно обалдевшая, он залез ей рукою под юбку, — так, смеха ради. А она даже не шелохнулась — не рассердилась и не засмеялась. И паренек пошел своей дорогой, раздумывая: «Ничего-то она не смыслит, все равно что скотина без понятия».