Анатоль Франс - 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

Жофруа д'Этисак любил гуманистов и не питал ненависти к деятелям Реформации. В то время во Франции многие епископы и кардиналы покровительствовали ученым и поощряли распространение светской и духовной литературы. Двор до 1524 года тоже благожелательно относился к нововведениям. У Реформации, зародившейся во Франции еще до Лютера, не было лучших друзей, чем кроткая и набожная сестра короля Маргарита Ангулемская [508], герцогиня Алансонская, впоследствии — королева Наваррская. Сам король сочувствовал этому движению. Французские короли вечно враждовали с панами, и, конечно, Франциск I до конца продолжал бы оказывать покровительство деятелям Реформации, если б не необходимость обратиться за поддержкой к Ватикану в борьбе против Карла V [509]и сторонников Империи.

Сорбонна, монашество и простонародье, напротив, крепко держались за старинные обычаи и за старую веру. Дальше мы увидим, с каким пылом, с какой горячностью отстаивал их и защищал мелкий городской люд. Таким образом, нет ничего удивительного, что к брату Франсуа, бывшему на подозрении у фонтенейских монахов, прекрасно относился епископ Майезейский. Брат Франсуа был человек на редкость любознательный. Мы знаем от него самого, что в Лигюже, в своей маленькой комнатке, он работал в постели. И это отнюдь не изнеженность: просто его комната не отапливалась. В то время люди защищались от холода лишь при помощи пологов и каминных заслонок. Франсуа Рабле приобрел столь обширные познания, что им дивились образованнейшие из его современников. Он был философом, богословом, математиком, юристом, музыкантом, астрономом, художником, стихотворцем. В этом отношении он стоит наравне с Эразмом и Бюде. Но необыкновенным, во всяком случае исключительно редким для своего времени явлением делает Рабле то, что его ученость питалась не только книгами, но и непосредственными наблюдениями; это была ученость не буквоеда, а мыслителя; за словами он видел предметы, видел живую жизнь.

После всего сказанного нас не должно удивлять его намерение изучить медицину, способную глубже, чем какая-либо другая наука, проникнуть в тайну бытия, — по крайней мере такие она возбуждала надежды в ту эпоху великих надежд. В Монпелье медицинский факультет существовал с давних пор. Методы преподавания были туда завезены арабами и евреями. Факультет славился своими профессорами, своими привилегиями и своими идеями. Рабле отправился в Монпелье; при этом он избрал не самый прямой и не самый короткий путь. Таков был его обычай. Он любил интересные путешествия и, как говорит Гомер об Одиссее, долгие блуждания. Так же как Жану де Лафонтену, который, видимо, подражал ему в этом, как и в искусстве рассказа, Рабле доставляло удовольствие делать крюк. По всей вероятности, в города и университеты он заходил по дороге, — так именно он посетил Париж, Пуатье, Тулузу, Бурж, Орлеан, Анже. Наконец, 17 сентября 1530 года, в регистрационной книге Монпельерского медицинского факультета он написал следующее: «Я, Франсуа Рабле, уроженец города Шинона Турской епархии, прибыл сюда с целью изучить медицину и наставником своим избрал знаменитого учителя Жана Широна, доктора и преподавателя этого университета. Обязуюсь соблюдать все правила вышеназванного медицинского факультета по примеру всех, кто добровольно зачисляется в студенты и приносит установленную присягу, в чем и подписуюсь. Лето от рождества Христова 1530-е, сентября 17 дня».

Что на медицинском факультете Франсуа Рабле учился блестяще — это не подлежит сомнению. Нам известно, что наиболее глубокие познания он приобрел в анатомии и ботанике. Его любознательность и прилежание были безграничны. Но в нем обнаружился также большой охотник до развлечений. В Монпелье он попал в веселую компанию и принял живейшее участие в забавах студенческой молодежи. Рабле сам рассказал нам о том, с каким увлечением он и его коллеги — Антуан Сапорта, Ги Бугье, Бальтазар Нуайе, Толе, Жан Кентен, Франсуа Робине и Жан Пердрие — разыгрывали одну комедию или, вернее, фарс. Это был один из тех полных живости и остроумия фарсов типа «Адвоката Патлена», которые так любил французский народ в эпоху Людовика XII. Рабле называет его «Нравоучительной комедией о человеке, женившемся на немой», и достаточно подробно излагает его содержание. Жена нема от рождения. Любящий супруг хочет, чтобы она заговорила. Она и точно заговорила благодаря искусству лекаря и хирурга, которые подрезали ей подъязычную связку. Но, едва обретя дар речи, она принялась болтать без умолку, так что доведенный до отчаяния муж опять побежал к лекарю просить помочь этому горю и заставить ее замолчать.

«В моем распоряжении имеется немало средств, которые могут заставить женщину заговорить, — ответил лекарь, — и нет ни одного, которое заставило бы ее замолчать. Единственное средство от женской болтовни — это глухота мужа».

Несчастный муж соглашается прибегнуть к этому средству за неимением других. Врачи как-то там поворожили, и он оглох. Жена, обнаружив, что он ничего не слышит и что она бросает слова на ветер, приходит в ярость. Лекарь требует вознаграждения. Муж говорит, что он его не слышит. Тогда лекарь незаметно подсыпает мужу какого-то порошка, от которого муж сходит с ума. Сумасшедший муж и разъяренная жена дружно бросаются с кулаками на лекаря и хирурга и избивают их до полусмерти. На этом кончается комедия. Рабле уверяет, что он ни над чем так не смеялся, как над этой патленщиной. Нас это не должно удивлять. Рабле вообще любил фарс, а тут перед нами превосходный его образец. В нем чувствуется Теренций [510], что в глазах гуманиста являлось, конечно, достоинством. Развязка взята у автора изумительного фарса о Патлене. Мольер, создавая своего «Лекаря поневоле», много заимствовал из пересказа Рабле [511]. Как видите, в этом любительском спектакле пересеклись блестящие эпохи в истории театра.

Среди тех удовольствий, какие позволял себе в студенческие годы Рабле, следует отметить прогулки на Золотые, или, как у нас принято называть их, Иерские острова, а еще иначе — Стехады, находящиеся в пяти милях от Тулона, омываемые синим морем и сплошь покрытые апельсинными и оливковыми деревьями, виноградниками, пробковыми дубами, соснами, пальмами и олеандрами. Рабле здесь так понравилось, что позднее он решил стать калогером этих островов (калогер — духовное звание у восточных христиан).

Получив звание бакалавра, он, по обычаю того времени, прочитал публичный курс лекций, на которых занимался толкованием «Афоризмов» Гиппократа [512]и «Ars Parva» [513]Галена, а затем, не дожидаясь докторской степени, вышел из университета. Рабле не сиделось на одном месте.

Его привлекал Лион. Этот город в еще большей мере, чем Париж, был городом книгоиздателей. Ученые в твердой уверенности, что найдут здесь работу и родственную среду, стекались в Лион со всех концов. Рабле отправился туда в начале 1532 года. В ноябре того же года он поступил врачом в городскую больницу на сорок ливров в год.