Джек Керуак - Пик (это я)

Бедняга, до сих пор не могу забыть, как он тогда переменился.

— Черт, черт, черт, — без конца повторял Шнур.

Он посмотрел на Шейлу, и (она этого не видела) его лицо передернулось, как будто у него глубоко в душе что-то заболело. И опять чертыхнулся, а потом долго-долго стоял и смотрел прямо перед собой. О Боже, мой брат всегда старался объяснить мне и другим, что у него на уме, вот и сейчас наконец заговорил:

— Черт возьми, неужели нас так и будут здесь все время пинать или когда-нибудь все-таки позволят заработать на жизнь? Когда же наши беды закончатся? Я устал от этой нищеты. Моя жена тоже устала. Думаю, весь мир устал от нищеты, как и я. Господи, у кого сейчас есть деньги? У меня их точно нет, смотрите, — и он вывернул карманы.

— Не стоило покупать эту пластинку, — сказала Шейла.

— Но я же тогда еще не знал! Да и какая разница, разве на такие деньги можно прожить? Будь у меня клочок земли, на котором я бы что-нибудь выращивал, я бы не нуждался в деньгах и не завидовал другим, что они покупают разные вещи, в том числе пластинки. Но у меня нет земли и нужны деньги, чтобы прокормиться. А откуда их взять? Нужно найти работу. Конечно, мне нужно найти работу, просто найти ра-бо-ту. Шейла! — позвал он. — Завтра первым делом я пойду искать ра-бо-ту. Ты же веришь, что я ее найду? Потому что она мне очень нужна. А знаешь почему? Да потому что у меня нет денег! — И продолжил разговаривать сам с собой в таком же духе, отчего только еще больше завелся, а потом опять загрустил. — Надеюсь, что завтра у меня будет работа.

— Да, я тоже постараюсь что-нибудь подыскать, — сказала Шейла.

— Очень сложно найти работу, если не собираешься горбатиться на ней всю жизнь, — сказал Шнур. — Я хочу играть на теноре в клубе, так зарабатывать и так жить и музыкой выражать себя. Хочу, чтобы, слушая меня, все понимали, что я чувствую, видели, как мне хорошо, и им самим становилось лучше. Хочу научить людей радоваться жизни, и делать добро, и понимать мир. И еще много чего хочу. Иногда играть про Господа, чтобы блюз был как молитва, я бы даже на колени вставал, чтоб не сомневались. Чтоб увидели, сколько я трачу сил, и поняли, как я стараюсь. Чтобы я со своей дудкой был как школьный учитель или как проповедник, чтобы показать, что, когда обыкновенный музыкант просто берет инструмент, дует в него и нажимает на клапаны, он не хуже учителя или проповедника. Где бы я ни играл, я всегда играю на разрыв сердца. Где я только ни был, везде одно и то же: людям, которым не нравится, что я цветной, которые не думают о себе, и им наплевать, что я хочу делать добро, я все равно играл от души. Только эта дудка может их заставить ко мне прислушаться. Они не станут разговаривать со мной на улице, но будут хлопать мне и визжать от восторга, когда я играю. Будут мне улыбаться. А я буду улыбаться им в ответ, и не буду злиться, и не буду по любому поводу лезть на стенку. Мне нравится разговаривать с людьми и слушать их. Я чувствую, что от них идет добро, и тем же отвечаю. Господи, как я хочу иметь свое место в жизни, как это у них принято называть! Я готов работать, но только с саксом, потому что мне это нравится, а во всяких там машинах и станках я все равно ничего не понимаю. Да, я пока ничему не научился, зато научился играть и больше всего это люблю. Я — музыкант, мастер своего дела, как Мехуди Левин, как обозреватель в газете, как разные другие. У меня миллион идей, и я могу их выдавать с помощью своей дудки, а если иногда обхожусь без нее, в этом тоже нет ничего плохого. Шейла, — вдруг сказал Шнур, — давай-ка поужинаем, все остальное потом. Я голоден, нужно восстановить силы. Давай сюда бобы, а после ужина приготовишь нам ланч на завтра.

— Я себе должна приготовить, — сказала Шейла, и они стали думать, куда деть меня завтра, и Шнур решил, что я пойду с ним искать работу и мы вместе поедим.

— А ты и сделай, как для себя, только побольше. У нас есть хлеб? Положи что-нибудь на него и будет в самый раз. Надеюсь, кофе-то есть. И термос есть? Отлично, завтра у нас будет с собой горячий кофе. Пик, мы ведь с тобой еще и не начинали путешествовать! Проехали всего ничего, у нас еще все впереди. Сейчас поедим — и на боковую, завтра рано вставать. Вот тебе мой любимый старый свитер, наденешь его завтра. И чистые носки. Продолжение следует. Мы отправляемся в путь. Леди и джентльмены, внимание, вот они мы! — закричал брат, зажмурился и замер.

Вот так прошел мой первый вечер в Нью-Йорке. Мы поужинали и просидели за столом аж до десяти, разговаривая и вспоминая. Шейла рассказывала, что, когда ей было столько же, сколько и мне, она жила в Бруклине, и еще много всякого интересного, а мне не терпелось узнать, что будет завтра, и я все время выглядывал из окна. И говорил себе: «Пик, ты ушел из дома и теперь ты в Нью-Йорке!»

Я проспал до утра на мягком матрасе. Но следующий день был не таким чудесным, как эта ночь.

Я никогда не забуду тот день — столько всего тогда произошло. Мы с братом встали, как только показалось красное солнце, Шнур сам пожарил яичницу, чтобы Шейла смогла подольше поспать. Нет ничего лучше, дед, чем яичница на завтрак, потому что у тебя всю ночь ни крошки не было во рту, и теперь все так аппетитно пахнет, прямо слюнки текут, и кажется, что ты запросто слопал бы и завтраки всех соседей. Понимаешь, о чем я? Когда мы вышли на улицу и я увидел, что люди в забегаловке на углу тоже едят яичницу, мне тут же захотелось съесть все завтраки в Нью-Йорке! На улице было холодновато, понятное дело, время около шести. Но у меня были новые носки и братов черный свитер, а дырки на штанах Шейла зашила. И знаешь, что сразу произошло? Мы стояли около дома, Шнур читал объявления в газете, было холодно, я бы даже сказал очень холодно. Прохожие, кашляя и отхаркиваясь, спешили на автобус, и непохоже было, чтоб они радовались, что едут на работу, некоторые читали газету, и у них были такие хмурые и разочарованные лица, будто в газетах писали совсем не то, что им хотелось прочитать. И вдруг от толпы отделился человек, который знал Шнура.

— Здорово, друг, — сказал он и поднял руку, Шнур протянул свою, и они стукнулись ладонями. — Только не говори, что ты опять ищешь работу, — добавил тот парень, и Шнур ответил, что так оно и есть. — Ну, раз так, то у меня есть для тебя кое-что. Помнишь моего братца Генри? Сегодня утром он не захотел вставать. Все-таки я с ним поговорил. «Генри, — спрашиваю, — разве тебе не надо на кондитерскую фабрику на какой-то там улице?» А он спрятал голову под подушку и бормочет: «Вроде как надо», — но сам не шевелится. Я говорю: «А ну-ка вставай! Давай-давай, Генри, раз-два!» Но он решил выспаться. — Приятель моего брата вроде бы ушел, но, сделав несколько шагов, вернулся.