Жорж Санд - Мельник из Анжибо

— О, будем любить друг друга! — вскричала Марсель, бросаясь в объятия своего возлюбленного. — И не покидай меня, не оставляй меня одну в моем неведении, Анри, ибо ты вывел меня за узкие пределы католической религии, в лоне которой я спокойно спасалась, довольствуясь тем, что мой исповедник отпускает мне грехи, и не думая о том, дастся ли мне отпущение самим Христом. Да, я мирилась с мыслью, что не могу быть последовательной христианкой, с тех пор как один священнослужитель сказал мне: «С небом можно поладить», но ты, ты открыл мне новые горизонты, и отныне я не буду знать ни минуты покоя, если ты оставишь меня без водительства в этот сумеречный час, когда мрак только начал рассеиваться от забрезжившей вдали истины.

— Но ведь я сам ничего не знаю, — с горечью ответил Лемор. — Я сын своего века. Мне неведомо будущее, я не могу ни понять, ни истолковать прошлое. Яркие вспышки света озарили меня, и, как все молодое и честное сегодня, я ринулся навстречу этим мощным молниям, которые освобождают нас от заблуждений, но не открывают нам истины. Я ненавижу зло, но не знаю, что здесь добро. Я стражду, о, как я стражду, Марсель… И лишь в тебе нахожу я воплощение того идеала, который, по моему убеждению, должен был бы господствовать во всем мире. О Марсель, моя любовь к тебе вобрала в себя всю ту любовь, что люди изгоняют из своей среды; всю ту преданность ближним, которую общество парализует и ни во что не ценит; всю ту душевную мягкость, которую я хотел бы, но не могу передать людям; все вложенное в меня богом милосердие к тебе и к ним, которое способна понять и ощутить лишь ты одна, тогда как все прочие высокомерны и бесчувственны. Будем же любить друг друга и сохранять душевную чистоту, не смешиваясь с теми, кто ныне торжествует, но и не опускаясь до состояния тех, кто безмолвно покорствует. Будем верны друг другу, как два мореплавателя, пускающиеся за океан на поиски новых земель, но не уверенные, что они когда-либо достигнут их. Будем любить друг друга не для того, чтобы черпать счастье в «эгоизме вдвоем», как обычно называют любовь, но чтобы вместе страдать, вместе молиться, вместе искать, как нам, бедным птицам, потерявшимся в бурю, заклясть стихию, которая разметала всю нашу стаю, и чтобы собрать под своими крылами таких же, как мы сами, скитальцев, сломленных ужасом и отчаянием!

Лемор плакал, как дитя, прижимая Марсель к своему сердцу. Воодушевленная его пламенной речью, Марсель в порыве восторженного преклонения перед ним рухнула на колени, словно дочь перед отцом, и взмолилась:

— Спаси меня, не дай мне погибнуть! Ты был здесь и слышал, как я советовалась с посредником о своих денежных делах. Я позволила убедить себя в том, что должна бороться за остаток своего состояния, дабы сын мой не вырос невеждой и не коснел всю жизнь в духовном убожестве. Если ты меня осудишь за это, если ты докажешь мне, что, живя в бедности, он будет более достойным, более возвышенным душою человеком, я, быть может, решусь на отчаянный шаг и обреку его на физические страдания, дабы укрепить его дух.

— О Марсель! — воскликнул Лемор, усадив ее снова и, в свою очередь, став на колени перед ней. — В тебе есть сила и решимость святых великомучениц былых времен. Но где та купель, в которой мы окрестим заново твое дитя? Церковь бедняков еще не воздвигнута, они живут разобщенные, без всякого наставления: одни смиряются по привычке, другие поклоняются золотому тельцу по глупости, третьи свирепствуют из мстительности, а иные насквозь изъедены пороками, развратились и утратили человеческий облик. Мы не можем просить первого встречного нищего возложить руки на твоего сына и благословить его. Он, возможно, слишком многое перенес, чтобы в нем не угасла способность любить, он может оказаться разбойником! Оградим же твоего сына от зла, насколько это будет в наших силах, привьем ему любовь к добру и стремление к истине. Его поколение, быть может, откроет ее. И можно допустить даже, что когда-нибудь оно наставит нас самих. Сохрани свое богатство; как могу я тебя укорить за это, когда я вижу, что сердце твое отнюдь не привернуло к нему, что ты смотришь на него, как на временно порученное тебе достояние, за которое бог спросит с тебя отчет. Сохрани ту небольшую толику денег, что еще осталась у тебя. Наш славный мельник говорил на днях: «В одних руках все очищается, в других все грязнится и портится». Так будем же любить друг друга и уповать, что настанет день, когда господь просветит нас. А теперь, Марсель, я ухожу; я вижу, что должен сделать над собой усилие, — ты хочешь этого, и я сделаю его. Завтра я покину прекрасный, мирный край, где я прожил два дня и был, несмотря ни на что, так счастлив. Через год я вернусь, и, будешь ли ты тогда во дворце или в хижине, для меня — я постиг это теперь — не может быть иного выбора, как простереться у твоего порога и повесить на дверь свой страннический посох, чтобы никогда больше не брать его в руки.

Лемор удалился, и несколько минут спустя Марсель тоже покинула хижину. Но хотя она постаралась уйти как можно незаметнее, при выходе из сада она столкнулась лицом к лицу с каким-то юнцом, чья физиономия ей решительно не понравилась; он стоял за кустом, словно поджидая, когда она пройдет мимо. Паренек вперился в нее наглым взглядом, затем, словно обрадованный, что застиг ее здесь и опознал, побежал через дорогу к мельнице, стоявшей на самом берегу Вовры. Противная физиономия соглядатая показалась Марсели знакомой. Не без некоторого усилия она сообразила, что перед ней сейчас промелькнул не кто иной, как тот самый колымажник, который несколькими днями раньше завез ее в Черной Долине невесть куда и бросил в болоте. Эта рыжая голова, эти колючие зеленые глаза вызвали у нее смутное беспокойство, хотя она не могла взять в толк, зачем колымажнику понадобилось выслеживать ее.

Мельник возвратился на танцы, надеясь снова встретиться с Розой, уже свободной от «родственничков», как он их мысленно презрительно называл. По Роза дулась на родню, на танцы и немного на себя самое. Ей было стыдно, что она не нашла в себе смелости резко оборвать зубоскальство своей семейки.

Утром этого дня отец отвел ее в сторону и сказал:

— Роза, мать запретила тебе танцевать с Большим Луи из Анжибо, а я тебе запрещаю наносить ему такую обиду. Он человек порядочный и никогда не допустит ничего такого, что наложило бы тень на твою девичью честь; да и кроме того, кому придет в голову, что ты могла бы сблизиться с таким, как он? Это было бы уж чересчур непристойно: на сегодня и предположить невозможно, чтобы какой-то крестьянин посмел заводить шуры-муры с девицей твоего состояния. Так, значит, ты потанцуй с ним: не след унижать людей, выше которых мы стоим; рано или поздно они могут понадобиться, а потому надо их подмасливать, особливо когда это ничего не стоит.