Жорж Санд - Мельник из Анжибо

«Поделом мне, — думал он, — пронюхали о моем замысле — так мне и надо. Вот что значит хитрить! Матушка всегда мне говорила, что в нашем краю все хитрят, но это приносит только несчастье, а я так и не сумел удержаться от того же. Выкажи я себя перед этим проклятущим арендатором человеком порядочным, каков я и есть на самом деле, он бы ненавидел меня, но уважал и, быть может, боялся больше, чем будет бояться сейчас, коли обнаружит, что я врал ему как сивый мерин. Большой Луи, дружище, ты сделал глупость. Все дурные поступки глупы; эх, что бы тебе вовремя пораскинуть мозгами!»

Взволнованный, испуганный и недовольный собой, он пошел обратно на площадь, чтобы найти там мать и предложить ей отвезти ее домой, в Анжибо. Но вечерню уже отслужили, и мельничиха уехала с несколькими соседями, наказав Жанни передать сыну, чтобы тот еще повеселился, но возвращался домой не слишком поздно.

Большой Луи не смог воспользоваться этим разрешением. Охваченный тревогой, теряясь в догадках, он слонялся по площади до захода солнца, потеряв всякий интерес к окружающему и только ожидая, когда яте наконец появится Роза или хотя бы придет ее отец и сообщит, намерена ли она еще вернуться на танцы.

Вечером праздничного дня жители села входят в самый вкус веселья. В это время жандармы, уставшие от ничегонеделания, седлают лошадей и отбывают, горожане и другие приезжие из окрестных мест рассаживаются по разного рода повозкам и укатывают прочь, желая избежать езды по скверным дорогам в темноте. Мелкие торговцы складывают свой товар, и кюре отправляется домой, чтобы весело поужинать с каким-нибудь своим коллегой, приехавшим посмотреть на танцы, возможно, вздыхая, что сам не может принять участие в сем греховном развлечении. Местные жители остаются одни владеть территорией, отведенной для празднества, вкупе с тем из музыкантов, который выручил мало денег за прошедший день и решил продолжить его, чтобы добрать недобранное. Здесь все знают друг друга и, воодушевись, как могут вознаграждают себя за то, что их оттесняли, пялились на них и, по-видимому, высмеивали «чужаки» (к последним же в Черной Долине относят всякого, кто живет больше чем за одну милю от данного места). Все «свои» пускаются в пляс — даже старухи, которым в другое время не позволили бы так срамиться средь бела дня, даже толстуха-служанка из кабачка, — она целый день с утра носилась, обслуживая посетителей, а теперь задирает свой замызганный передник и трясется в танце со старомодными ужимками; даже горбун-портняжка, который вогнал бы в краску всякую молодую девушку, если бы вздумал обнять ее за талию в дневной час, а теперь говорит, растягивая в ухмылке рот до ушей, что «ночью все кошки серы».

Розе надоело дуться, и ее разобрало желание пойти еще поразвлечься, пока родня не вернулась. Но прежде чем снова отправиться на площадь, она решила заглянуть к сестре, спавшей весь день под присмотром толстой Шунетты. Тихонько войдя в комнату, она увидела, что безумная проснулась и сидит на кровати с задумчивым видом, почти совсем спокойная. В первый раз за долгое время Роза рискнула коснуться ее руки и спросить, как она себя чувствует, и безумная, тоже впервые за все двенадцать лет, не отдернула руку и не отвернулась сердито в сторону алькова, как можно было ожидать.

— Дорогая моя сестричка, милая Бриколина, — повторяла, осмелев, обрадованная Роза. — Тебе лучше сегодня?

— Мне совсем хорошо, — резко ответила безумная. — Проснувшись, я нашла то, что искала целых пятьдесят четыре года.

— А что ты искала, голубушка?

— Я искала любовь! — отвечала Бриколина странным тоном, таинственно прикладывая палец к губам. — Я искала ее повсюду: в старом замке, в саду, у источника, на дороге в ложбине и особенно в заказнике. Но любви нигде нет, Роза, и ты тоже напрасно ее ищешь. Они спрятали ее в большом подземелье, что скрыто под этим домом, и только если дом рухнет, ее можно будет найти под развалинами. Это мне открылось во сне, потому что и во сне я думаю и ищу. Будь спокойна, Роза, и оставь меня одну! Сегодня ночью, никак не позже, я найду любовь и поделюсь ею с тобой. Вот когда мы станем богаты! «На сегодня», как говорит жандарм, которого поставили нас стеречь, мы так бедны, что никто не хочет взять нас замуж. Но завтра, Роза, не позже чем завтра, мы обе обвенчаемся: я с Полем — он теперь алжирский король; а ты с тем парнем, что носит мешки с зерном и все на тебя засматривается. Я его сделаю моим первым министром и повелю ему поджаривать на медленном огне злого жандарма, что без конца твердит одно и то же и давно уже мучает нас с тобой. Но смотри — никому ни слова! Это великая тайна, от нее зависит исход войны в Африке.

Причудливая речь безумной испугала Розу, и она не посмела продолжать разговор, опасаясь, как бы сестра не возбудилась еще больше. Но она не захотела уйти до прихода лекаря, который как раз в это время должен был проведать больную, и, склонив голову, скрестив руки на коленях, сидела в задумчивости у постели сестры; в сердце у нее была глубокая печаль. Сестры являли собой разительный контраст: одна — чудовищно изможденная страданием, внушающая брезгливость своей запущенной внешностью; другая — нарядная, сияющая юной прелестью и красотой; и тем не менее в их чертах было некоторое сходство; обе к тому же питали в сердце своем, хотя и в различной степени, «недозволенную любовь», как говорят в этом краю, и у обеих был сумрачный и печальный вид. Менее подавленной из двух выглядела безумная: в ее расстроенном мозгу роились надежды и фантастические замыслы.

Лекарь прибыл точно в назначенный час. Он осмотрел безумную с полным равнодушием: видно было, что он ни на что уже не надеется, не может ничего предпринять, поскольку болезнь давно уже стала неизлечимой.

— Пульс такой же, как и был, — заявил он, — изменений я не нахожу.

— Простите, доктор, — сказала Роза, отведя его в сторонку. — Изменения все же есть, со вчерашнего вечера она не такая, как раньше. Она кричит, спит и разговаривает совсем по-другому, чем обычно. Уверяю вас, в ней произошел какой-то перелом. Только что она пыталась собрать свои мысли и выразить их, хотя они все, увы, бредовые. Хуже это или лучше, чем ее постоянная подавленность? Что вы думаете об этом, доктор?

— Ничего не думаю, — отвечал врач. — При такого рода болезнях можно ожидать всего и ничего нельзя предвидеть. Ваши родители поступили опрометчиво, отказавшись пойти на некоторые затраты и поместить ее в одно из особых заведений, где ученые люди специально занимаются исключительными случаями. Что до меня, то я никогда не брал на себя смелости говорить, что вылечу ее, и, думаю, даже более искусные врачи, чем я, не могли бы сегодня поручиться, что сделают это. Слишком поздно. Все, чего я желаю, — это чтобы ее маниакальная замкнутость и нелюдимость не перешли в буйство. Старайтесь ей не противоречить и не вызывайте ее на разговоры, чтобы мысли ее не сосредоточивались на одном предмете.