Жорж Санд - Мастера мозаики

— Право, я бы хотел им быть, но по совести скажу, я и в глаза не видел рисунка и понятия о нем не имел, пока не разглядел его по обязанности члена комиссии.

Братья Бьянкини показали, что братья Дзуккато не способны самостоятельно создать творение, удостоенное таких похвал. Несмотря на заверения всех художников, началось дознание; допросили Боцца, как бывшего ученика братьев Дзуккато, и он показал, что видел какого-то художника, который будто бы приложил руку к изображениям архангелов. Он заявил, что однажды видел, как мессер Оразио Вечеллио, сын Тициана, пришел ночью в мастерскую братьев Дзуккато, в ту пору, когда они там еще работали. Призвали к ответу Оразио, и он показал под присягой, что и в глаза не видел рисунков, а ночью пришел в мастерскую в предместье Сан-Филиппо просто для того, чтобы заказать Валерио браслет с мозаикой, который хотел преподнести одной красавице. Итак, все обвинения против братьев Дзуккато отпали. Их оправдали, но при одном условии: они должны были заменить за свой счет кусками из камня или смальты куски крашеного дерева кое-где на изображениях архангелов. Условие это было записано для одной видимости, чтобы не давать никакого повода для введения других новшеств. Никто даже не потребовал от братьев Дзуккато, чтобы они это выполнили, ибо фрагменты из крашеного дерева существуют и ныне. Только варварская латынь прокуратора-казначея была восстановлена в том первозданном виде, в каком была создана этим ученым мужем, а под изображением двух архангелов зритель читает другую, трогательную надпись, в которой сквозит намек на все те преследования, которым подверглись братья Дзуккато:

«Ubi diligenter inspexeris artemque ac laborem Francisci et Valerii Zucati Venetorum fratrum agnoveris turn tandem judicato». [35] «Суди о творении Франческо и Валерио Дзуккато, братьев-венецианцев, лишь после того, как тщательно изучишь их мастерство и труд, который они в него вложили» (лат.).

Несмотря на счастливый исход судебного разбирательства, надо было приложить много усилий, чтобы счастье снова вернулось к братьям Дзуккато. Медленно восстанавливалось здоровье Франческо. Никаких новых работ мастерам мозаики республика не заказывала. Поговаривали о том, что сохранят всю старинную византийскую мозаику; нравы становились все строже, но, хотя мудрые законы против роскоши лишали радостных красок плащи щеголей и гондольеров, люди не столь серьезные из духа подражания по-прежнему одевались в длинные римские тоги и носили металлические и серебряные украшения. Все уста твердили лишь одно слово: «бережливость». Чума нанесла страшный урон торговле; а так как человеку свойственно быстро переходить из одной крайности в другую, то после разорительной роскоши и безрассудных трат впали в гнусную скаредность и занялись ребяческими преобразованиями. И на художниках отразились печальные следствия финансовой паники. Глупец прокуратор-казначей не являл собою исключения, а был представителем целого множества людей ограниченного ума.

Франческо пребывал в глубоком унынии. Влюбленный в свое дело художник жаждал славы, мечтал о ней. Он служил своему искусству со всем пылом посвященного, всем ему жертвовал. И вместо награды его заточили в страшную тюрьму, ему угрожали неминуемой смертью, его подвергли постыдному судебному преследованию. В довершение всего достоинство его лучших работ оспаривалось. Люди посредственные по-своему расценивают невзгоды, посыпавшиеся на голову избранника: они всеми способами пытаются доказать их справедливость. Достаточно было найти маленький кусочек дерева на фигурах архангелов, созданных братьями Дзуккато, и молва решила, будто вся мозаика выполнена ими из дерева. Больше того: иные ханжи уже толковали о том, будто она сделана из бумаги, и, поверив, что мозаика непрочна, сочли бы себя плохими патриотами, если бы подняли взор и стали любоваться красотою творений братьев Дзуккато. Итак, молодой художник был ранен в самое сердце и мучился еще сильнее оттого, что старательно скрывал свою душевную рану; он слишком глубоко презирал невежественную толпу и не желал показать ей, что он побежден. Он забился в свою маленькую каморку в предместье Сан-Филиппо и погрузился в печальное раздумье. И лишь одно отвлекало его от унылых мыслей — длинные ветки плюща, обвивавшие стены домика и качавшиеся по воле легкого ветерка. Мирная картина особенно пленяла его после дней, проведенных под «Свинцовыми кровлями», где нечем было дышать и где он постепенно терял последние силы.

В пору своей счастливой юности Валерио наделал много долгов, и теперь кредиторы не давали ему покоя. Франческо открыл этот секрет и потратил все свои сбережения на уплату долгов брата. Валерио узнал об этом лишь долгое время спустя. На душе у него и так было тяжело, а тут его еще начала мучить совесть; к тому же он все больше и больше тревожился о здоровье своего любимого брага. При одной мысли, что он может его потерять, Валерио оставляли душевные силы, он знал — такова была его натура, — что он с легкостью перенесет все тяготы жизни, но, потеряв брата, никогда не утешится. Он был не способен к грусти, был слишком силен, чтобы смириться с судьбой или же впасть в отчаяние; вспышки ярости сменялись у него радужными надеждами, и он тешил Франческо мечтами о славе и счастье, хотя для счастья Валерио меньше всего была нужна слава.

Старик Себастьяно умолял сыновей взяться снова за кисть, отказаться от низкого ремесла мозаики, но Франческо после тяжкой неудачи не в силах был предаваться новым надеждам. Да и возможно ли было в тридцать лет переходить на новое поприще, — слишком уязвлена была его душа, слишком тяжелый недуг подтачивал его здоровье. Ко всем бедам присоединилась новая — тревога за друзей; он впал в немилость, и у Чеккато отняли звание мастера; и Чеккато и Марини влачили нищенское существование; а Франческо все продолжал свои тщетные хлопоты о том, чтобы ему заплатили за год работы. В финансовых делах, как и во всех делах Венецианской республики, в ту пору царил полнейший беспорядок. Все старания Франческо были бесполезны: ему обещали заплатить, но откладывали со дня на день. Здесь, очевидно, сыграла свою роль тайная ненависть прокуратора-казначея. Так он мстил за насмешки братьев Дзуккато, считая, что их слишком мало наказал Совет Десяти.

Братья Дзуккато решили делиться последним куском хлеба со своими верными подмастерьями. Они кормили Марини, Чеккато, его молодую выздоравливающую жену и второго, оставшегося в живых ребенка. Валерио еще зарабатывал немного денег, продавая безделушки грекам, поселившимся в Венеции, но и этого источника дохода уже недоставало для такой многочисленной семьи, когда иссякли сбережения Франческо. Валерио горько упрекал себя за то, что сам не сделал никаких сбережений; слишком поздно он понял, что расточительность — это порок. «Да, да, — твердил он вздыхая, — человек, растрачивающий деньги, заработанные собственным трудом, на пустые удовольствия и глупую роскошь, не достоин иметь друзей, ибо он не сможет помочь им в тот день, когда с ними случится беда».