Стефан Цвейг - Обещание

Когда на следующее утро он пришел к ней, она, вероятно, сразу заметила его нервозность, беспокойство и уклончивый взгляд, потому что ее первая фраза прозвучала очень путано, да и потом ей так и не удалось придать разговору ровный тон. Он то начинал что-то быстро рассказывать, то обрывал рассказ, тогда повисали неловкие паузы. Что-то стояло между ними, обо что разбивались все вопросы и ответы. Оба понимали, что о чем-то умалчивают, в конце концов беседа их запуталась от осторожного словесного хождения по кругу.

Он вовремя это заметил и, когда она пригласила его отобедать, отговорился срочным совещанием в городе.

Она выразила искреннее сожаление, и в ее голосе снова послышались теплота и робкие нотки нежности. И все же она не решилась всерьез удерживать его. Пока она провожала его до дверей, они избегали смотреть друг на друга. Нервы были напряжены до предела, разговор вновь и вновь спотыкался о какое-то незримое препятствие, которое следовало за ними из комнаты в комнату, от слова к слову и теперь, разросшееся до невероятных размеров, не давало дышать. Поэтому, когда он, уже накинув пальто, стоял в дверях, оба почувствовали облегчение. Но тут он вдруг решительно обернулся.

— Я, собственно, хотел тебя кое о чем попросить, прежде чем уйду.

— Конечно, проси о чем угодно! — улыбнулась она, вновь сияя от радости, что сможет выполнить еще одно его желание.

— Возможно, это глупо, — сказал он, в нерешительности глядя на нее, — но, думаю, ты поймешь. Я бы хотел еще раз взглянуть на комнату, свою комнату, в которой прожил два года. Видишь ли, если я сейчас уйду, не заглянув туда, то у меня не останется чувства, что я побывал дома. С возрастом люди начинают искать собственную юность и находят глупую радость в маленьких воспоминаниях.

— Ты и возраст, Людвиг, — возразила она почти озорно, — какой же ты тщеславный! Посмотри лучше на меня, на седину в моих волосах. Рядом со мной ты выглядишь мальчиком, а говоришь о возрасте. Оставь эту маленькую привилегию мне! Но как же я сразу не отвела тебя в твою комнату? Потому что это ведь до сих пор твоя комната. Там ничего не изменилось. В этом доме ничего не меняется.

— Надеюсь, ты тоже, — попытался пошутить он.

Она посмотрела на него, чуть покраснев, и взгляд его невольно смягчился.

— Люди стареют, но остаются прежними.

Они поднялись наверх, в его комнату. Уже в дверях произошла немного неловкая сцена: открывая дверь, она сделала шаг назад, чтобы пропустить его, и в результате обоюдной вежливости, когда они пытались уступить друг другу дорогу, их плечи слегка соприкоснулись в дверном проеме. Оба, испугавшись, непроизвольно отпрянули в стороны, но одного мимолетного соприкосновения тел было достаточно, чтобы смутить их. Они молчали, скованные мучительным замешательством, которое с удвоенной силой ощущалось в безмолвной пустой комнате. Взволнованная, она поспешила к окну и открыла гардины, чтобы впустить в комнату больше света и развеять почти давящую темноту. Но стоило ярким солнечным лучам проникнуть сюда, как предметы, казалось, вдруг ожили и, испугавшись, беспокойно задвигались. Они важно выступали вперед и навязывали какое-нибудь воспоминание. Вот шкаф, который украдкой прибирала ее заботливая рука, вот книжные полки, которые заполнялись согласно любому его мимолетному желанию, а вот кровать, под раскинутым покрывалом которой похоронено столько грез о ней. Там, в углу, — воспоминание обожгло его, — оттоманка, на которой она тогда ускользнула из его объятий. Он был взбудоражен вновь вспыхнувшей страстью, и повсюду ему виделся ее прежний образ, непохожий на ту женщину, которая, отвернувшись, стояла сейчас рядом с ним, невероятно чужая, с неуловимым взглядом. Молчание, сгустившееся в комнате за долгие годы и испуганное присутствием здесь людей, давило на них, срывало дыхание в легких и сжимало опечаленное сердце.

Что-то нужно было сказать, что-то должно было развеять это молчание — оба его чувствовали. И она, вдруг обернувшись, заговорила.

— Все точно так, как и прежде, не правда ли? — решительно начала она разговор о чем-то незначительном и безобидном, и все же голос ее дрожал, словно охрипший.

Но он не поддержал ее любезную беседу.

— Да, все, — процедил он сквозь зубы с внезапно вспыхнувшей злостью. — Все как и прежде, кроме нас, кроме нас!

Этот упрек словно ужалил ее. Ужаснувшись, она повернулась к нему.

— Что ты имеешь в виду, Людвиг?

Но он на нее не смотрел. Его глаза сейчас искали не ее. Безмолвные и горящие ярким пламенем, они были устремлены на ее губы, те самые губы, которые когда-то горели поцелуем на его устах, он смотрел на эти губы, которые когда-то чувствовал, влажные и манящие. Смущаясь, она поняла, что он смотрит на нее с вожделением, румянец залил ее щеки, таинственным образом сделав моложе ее лицо, так что она показалась ему прежней, такой, как в час их расставания в этой комнате.

Она попыталась еще раз сделать вид, что не понимает очевидного, чтобы отвести от себя его впивающийся, опасный взгляд.

— Что ты имеешь в виду, Людвиг? — повторила она, но фраза прозвучала скорее как просьба ничего не объяснять, чем вопрос, требующий ответа.

Тогда он уверенно и решительно шагнул к ней, по-мужски взглянув в ее глаза.

— Ты не хочешь меня понимать, но я знаю, что ты все же понимаешь меня. Помнишь эту комнату? А помнишь, что ты обещала мне в этой комнате… когда я вернусь?..

Плечи ее дрожали, она все еще пыталась уйти от ответа:

— Оставь это, Людвиг… все в прошлом, давай не будем его бередить. Время не вернуть.

— Время — это мы, — ответил он твердо, — время в нашей воле. Я девять лет ждал, закусив губы. Но я ничего не забыл. И потому спрашиваю тебя, помнишь ли ты?

— Да, — ответила она, спокойно глядя на него, — и я ничего не забыла.

— И теперь — ему пришлось перевести дыхание, чтобы закончить вопрос, — хочешь ли ты исполнить свое обещание?

Румянец опять залил ее лицо. Она подошла к нему и успокаивающе сказала:

— Людвиг, опомнись! Ты утверждаешь, что ничего не забыл. Но посмотри, я уже почти старуха. Мне нечего желать и нечего тебе дать. Прошу тебя, оставь все в прошлом.

Однако он пожелал оставаться твердым и решительным до конца.

— Ты уклоняешься от ответа, — настаивал он, — но я слишком долго ждал, еще раз спрашиваю тебя, ты помнишь свое обещание?

Ее голос сбивался на каждом слове:

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Сейчас, когда уже слишком поздно, мой ответ не имеет значения. Но если ты настаиваешь, я отвечу тебе. Я никогда ни в чем не могла отказать тебе, я всегда принадлежала тебе — с того самого дня, как познакомилась с тобой.

Он смотрел на нее: как же прямо она держалась, как ясно, как искренне, даже несмотря на замешательство, она не трусила и не увиливала, всегда неизменная, чудесным образом сберегшая себя за минувшие годы, замкнутая и одновременно открытая. Он невольно шагнул к ней, однако стоило ей заметить стремительность его движения, она с мольбой отпрянула от него.