Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

Потом она лежала тихо, ожидая, каким будет ответ на её ворожбу. Он поступил после того, как начался последний приступ боли. Из боли возникла ненависть к Бенджи, ненависть такая сильная, что её челюсти сжались, а губы скривились, прикушенные зубами. Она чувствовала, как зуд этой ненависти обжёг её кожу, а ногти заныли от желания вонзиться в его тело. А потом волна ненависти спала и отступила. Голос Бенджи, с расстоянием становящийся всё более тихим, она слушала уже без интереса. Элизабет легла на спину, опершись на скрещённые запястья рук.

«Скоро я выйду замуж», — тихо сказала она.

Год закончился зимой, потом пришла весна, потом следующая осень, прежде, чем состоялась свадьба. Раздумьям пришёл конец, и в середине лета, когда белые дубки обгорали под солнцем, а река превратилась в ручеёк, Элизабет обратилась к портнихам. На холмах в изобилии колосились налитые злаки; по вечерам скотина выходила из кустов, чтобы пощипать их, а после восхода солнца скрывалась в пахнущей шалфеем тени, где в сонной жвачке проводила день. В сарае мужчины наложили свежего сена выше стропил.

Раз в неделю в течение всего года Джозеф приезжал в Нуэстра-Сеньора, чтобы посидеть с Элизабет на крыльце или взять её с собой покататься на коляске. Он спрашивал:

— Когда мы поженимся, Элизабет?

— Ну, в течение года я должна сделать тысячу всяких дел, — говорила она. — Хотя бы ненадолго надо съездить в Монтерей. Отец, конечно, захочет увидеться со мной ещё раз, прежде, чем я выйду замуж.

— Верно, — спокойно говорил Джозеф. — Потом ты можешь стать совсем другой.

— Знаю, — она обхватывала руками его запястье и принималась разглядывать свои сжатые пальцы. — Смотри, Джозеф, как трудно сдвинуть палец, который хочется сдвинуть. Уж и не знаешь, как — какой.

То, что её сознание сосредоточивается на отдельных предметах, чтобы избежать мыслительной работы, забавляло его.

— Я боюсь измениться, — говорила она. — И хочу, и боюсь. Как ты думаешь, я стану сильнее? Правда, что через минуту я стану другим человеком, для которого Элизабет — лишь знакомая, которой уже нет в живых?

— Не знаю, — говорил он, запустив свой палец за край складки платья на её спине. — Может быть, и не происходит никаких изменений, нигде и никогда. Может быть, существуют только те вещи, которые никогда не изменяются.

Однажды она приехала на ранчо, и он провёл её повсюду, испытывая даже некоторую гордость от своей причастности ко всему.

— Вот дом, сначала я построил его. Раньше в округе на целые мили не было ни одного строения, кроме дома под этим дубом.

Запрокинув голову, Элизабет приблизилась к дереву и погладила рукой его ствол.

— Видишь, Джозеф, на дерево можно сесть там, где сучья отходят от ствола. Ты не будешь возражать, Джозеф, если я залезу на дерево?

Бросив взгляд на его лицо, она обнаружила, что он пристально, в необычайном напряжении, смотрит на неё. Прямо на её глазах волосы на его голове зашевелились. Внезапно Элизабет подумала: «Если бы у него было тело коня, я могла бы полюбить его сильнее».

Джозеф подошёл к ней и протянул руку.

— Ты должна залезть на дерево, Элизабет. Я хочу, чтобы ты залезла. Давай, я помогу тебе.

Сложив руки чашеобразно, чтобы она могла встать на них ногами, он удерживал её в равновесии до тех пор, пока она не села на изгиб ствола, от которого отрастали крупные сучья. Увидев, что она удобно устроилась в ложбинке, а серые руки ветвей обнимают её, он воскликнул:

— Я счастлив, Элизабет.

— Счастлив, Джозеф? Да, ты выглядишь счастливым! Твои глаза так и светятся. И почему же ты так счастлив?

Потупив взор, он мысленно усмехнулся.

— Счастье, оно из разряда странных вещей. Я счастлив, что ты сидишь на моём дереве. Минуту назад я подумал: «Я вижу, что моё дерево любит тебя».

— Отойди немного в сторону, — попросила она. — Я хочу залезть на следующий сук, чтобы можно было видеть сарай сверху.

Он отодвинулся, отпустив её юбки.

— Удивительно, Джозеф, почему я раньше не замечала сосен на холмах. Сейчас я чувствую себя как дома. Ведь я родилась в Монтерее, среди сосен. Ты увидишь их, Джозеф, когда мы поедем туда, чтобы обвенчаться.

— Сосны там необыкновенные; как-нибудь после нашей свадьбы я возьму тебя туда.

Элизабет осторожно слезла с дерева, и снова стояла рядом с ним. Заколов волосы булавками, она пригладила их своими проворными пальцами, которые настойчиво искали выбившиеся пряди и укладывали их на старое место.

— Когда я соскучусь по дому, Джозеф, я смогу поехать к тем соснам, и это будет всё равно как съездить домой.

Венчание, исполненная недобрых предчувствий церемония, состоялось в Монтерее, в небольшой протестантской часовне. Церковь так часто была свидетельницей того, как во время бракосочетания перестают существовать два здоровых полнокровных тела, что в этом ритуале она, казалось, празднует двойную мистическую смерть. И Джозеф, и Элизабет чувствовали мрачность всего происходящего. «Терпите», — словно призывала церковь, и её музыка звучала как беспросветное пророчество.

Элизабет посмотрела на своего сгорбившегося отца, который был ослеплён христианской обстановкой, оскорблявшей то, что он называл своим разумом. В заскорузлых пальцах его рук не было благословения. Она быстро перевела взгляд на стоящего рядом с ней человека, который с каждой секундой становился ближе к тому, чтобы стать её мужем. Лицо Джозефа было неподвижным и строгим. Ей было заметно, как напряглись мускулы его рта. Внезапно Элизабет стало жалко Джозефа. Она подумала с чуть тревожной грустью: «Если бы моя мать была здесь, она могла бы сказать ему: «Её зовут Элизабет, и она — славная девушка, потому что я люблю её, Джозеф. Она будет и хорошей женой, когда научится. Надеюсь, ты сбросишь свою напускную суровость, Джозеф, чтобы почувствовать нежность к Элизабет. Ведь это — всё, чего она хочет, и это не такая уж невозможная вещь».

Неожиданно в глазах Элизабет блеснули слёзы. «Я должна немного помолиться, — сказала она, постепенно понижая голос. — Господи Иисусе, помоги мне, ведь я так боюсь. Я должна была всё узнать о себе, но прошло столько времени, а я ничего не узнала. Будь добрым ко мне, Господи Иисусе, хотя бы до тех пор, пока я не пойму, кто я такая». Ей захотелось, чтобы где-нибудь в церкви оказалось распятие, но церковь была протестантской, и, когда она представила себе Христа, у него была молодое, обрамлённое бородой лицо и пронзительный, озадачивающий взгляд Джозефа, который стоял рядом с ней.

Странный страх сковал разум Джозефа. «Какая гадость, — подумал он. — И почему с неё должна начинаться наша свадьба? Я думал, что здесь, в церкви, может находиться красота, которую человеку дано увидеть, а тут просто какой-то шабаш». Он расстроился. То, что Элизабет должна была наблюдать столь неудачное начало церемонии бракосочетания, огорчало его.