Бут Таркингтон - Великолепные Эмберсоны

— Сплетни никого не пачкают, Джорджи, пока не начнешь их отрицать. Обо всех болтают — и о живых, и о мертвых, пока помнят о них, — но слухи никого не ранят, если не находится защитник, вступающий в спор. Сплетни штука дурная, но не всесильная, и если добропорядочные люди оставляют их без внимания, то в девяносто девяти случаях из ста болтать перестают.

— Я пришел сюда не выслушивать философские обобщения! — сказал Джордж. — Я спрашиваю…

— Ты спросил, что такого натворил, и я ответил. — Эмберсон скорбно улыбнулся и продолжил: — Потерпи немного, я объясню. Фанни говорит, что о твоей маме ходят слухи, не без помощи миссис Джонсон. Сам я не в курсе, потому что ко мне, естественно, сплетничать никто не придет и ни о чем таком не упомянет, но, возможно, это правда, я не исключаю такого. Я часто видел Фанни с миссис Джонсон, а уж эта дамочка знатная сплетница, поэтому-то она тебя и выставила из дома, когда ты ей в глаза заявил, что она разносит слухи. Подозреваю, что долгие беседы с миссис Джонсон были по нраву Фанни, но теперь, когда Фанни проболталась тебе, это дело может прекратиться. Вероятно, об этом говорит "весь город", то есть сплетников очень много. Любой слух об Эмберсонах всегда расходился по окрестностям, как круги от брошенного в пруд камня, и не так уж важно, есть в разговорах правда или нет. Как-то я плыл на пароходе, на котором на второй же день заговорили, что у самой красивой девушки на борту нет ушей, а вот теперь запомни правило: если женщине исполнилось тридцать пять и у нее великолепные волосы, то обязательно кто-нибудь станет утверждать, что она носит парик. Не сомневайся, что в течение многих лет об Эмберсонах тут сплетничали больше, чем о ком-то еще. Скажу даже, что теперь слухов как раз поубавилось: город давно разросся, — но суть такова, чем ты ярче, тем больше о тебе болтают и тем чаще желают тебе горя. Но тебе от этого не холодно и не жарко, пока сам не начнешь прислушиваться к сплетникам. Как только замечаешь их, ты попался! Я не о клевете, которая заканчивается судебными разбирательствами, а о гнусных кривотолках, распространяемых всякими кумушками Джонсон. Кажется, ты жутко боишься, что люди говорят нехорошее про твою маму. Но оставь их в покое, и они сами устыдятся, что повторяли клевету, или просто обо всем забудут. Брось им вызов, и они, защищая себя, поверят тому, что болтают: удобнее считать тебя грешником, чем себя лжецами. Позволяя сплетничать, ты убиваешь слухи; сопротивляясь, ты их подогреваешь. Люди готовы забыть любые пересуды, кроме тех, которые кто-то опровергал.

— Ты закончил? — спросил Джордж.

— Кажется, да, — грустно согласился дядя.

— Ладно, ну а что бы ты сделал на моем месте?

— Не знаю, Джорджи. В твоем возрасте я во многом походил на тебя, особенно если говорить про порывистость, поэтому не скажу. Юности не стоит доверять, пока дело не касается самоутверждения, драк и любви.

— Вот как! — фыркнул Джордж. — Могу ли поинтересоваться, что, по-твоему, я должен был делать?

— Ничего.

— Ничего? — повторил племянник и усмехнулся: — То есть ты считаешь, что я должен был позволить трепать доброе имя моей мамы…

— Доброе имя твоей мамы! — нетерпеливо прервал Эмберсон. — Злые языки не знают добрых имен. Глупые кумушки тоже. Ладно, ты услышал мамино имя на чьем-то глупом языке, и всё, что сделал, — отправился к первой городской сплетнице: конечно, теперь она настроена против твоей же мамы, тогда как до этого была просто болтушкой. Сам не понимаешь, о чем завтра будут говорить по всему городу? Завтра! Хотя что это я, у нее же дома телефон, а подружки спать пока не ложились! Даже те, кто сплетен не слышал, теперь услышат, да еще и с завитушками. И она всех, кому разболтала что-то о бедняжке Изабель, предупредит, что ты вышел на тропу войны, в результате они будут настороже, к тому же обозлятся. Сплетня поползет, обрастет деталями и…

Джордж расцепил руки и ударил правым кулаком по левой ладони.

— Ты думаешь, я такое потерплю? — он сорвался на крик. — Что я, по-твоему, сделаю?

— Ничего полезного.

— А, так вот что ты думаешь!

— Тут ничего нельзя поделать, — сказал Эмберсон. — Ничего не поможет. Чем больше ты дергаешься, тем печальнее исход.

— Вот увидишь! Я положу этому конец, даже если мне придется ворваться в каждый дом на Нэшнл-авеню и Эмберсон-бульваре!

Дядя грустно засмеялся, но промолчал.

— Ну а ты что предлагаешь? — настаивал Джордж. — Будем так и сидеть здесь…

— Да.

— …и позволим всему этому сброду трепать доброе имя мамы? Ты это предлагаешь?

— Это всё, что я могу сделать, — ответил Эмберсон. — Это всё, что все мы можем сделать сейчас: просто сидеть и надеяться, что всё со временем утихнет, несмотря на то что ты взбеленил эту жуткую старуху.

Джордж перевел дыхание и шагнул вперед, встав вплотную к дяде.

— Разве ты не понял, я сказал, люди болтают, что мама собирается замуж за этого человека?

— Я всё понял.

— Вот ты говоришь, что я всё только испортил, — продолжил Джордж. — А что если… а что если им и впрямь взбредет в голову пожениться? Думаешь, люди поверят, что они ошибались, сплетничая о… ну ты и сам в курсе.

— Нет, — рассудительно сказал Эмберсон, — вряд ли люди поменяют свое мнение. Злые языки станут еще злее, а глупые трещотки затрещат еще глупее, как пить дать. Но сплетни ни за что не ранят Изабель и Юджина, если они про них не узнают, да даже узнай они об этих слухах, всё равно остается выбор: они могут начать отрицать клевету или продолжат жить тихо и счастливо. Если они решили пожениться…

Джордж почти ошалел от такого предположения:

— Господи! И ты говоришь об этом так спокойно!

Эмберсон с удивлением посмотрел на него.

— Почему бы им не пожениться, если есть такое желание? — спросил он. — Это их личное дело.

— Почему бы нет? — отозвался Джордж. — Почему бы нет?!

— Да. Почему бы нет? Не вижу ничего ужасного в том, что два свободных взрослых человека, думающих друг о друге, соединяют свои жизни. Что не так с этим браком?

— Это будет чудовищно! — закричал Джордж. — Чудовищно просто предполагать такую жуть, а уж если это правда… как ты можешь просто сидеть тут и спокойно говорить об этом! О своей собственной сестре! О господи! А… — Он разразился чередой неразборчивых звуков, резко отвернулся от Эмберсона и направился к двери, бешено жестикулируя.

— Бога ради, вот только театра не надо! — сказал дядя, но заметил намерение Джорджа уйти: — Давай обратно! Ты ни в коем случае не должен говорить об этом с мамой!

— И не собирался, — буркнул Джордж, выскакивая из комнаты в огромный темный коридор. Он прошел мимо комнаты деда к лестнице, скользнув взглядом по белобородому Майору, в свете лампы склонившемуся над гроссбухом на конторке. Он не повернулся на шаги внука, тоже не придавшего значения согбенной старческой фигуре, лихорадочно работающей над длинными столбцами вычислений, не ведущими ни к чему хорошему, не то что раньше. Джордж влетел к себе в особняк и схватил пальто и шляпу, не заглянув ни к маме, ни к тете Фанни. Предупредив прислугу, что ужинать не будет, он поспешил прочь из дома.