Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

Папа Писунчика уже закончил разметку крыльев, Сёмка сделал намётку, и крылья были готовы к примерке.

Потом папа Писунчика улетел к ангелу Куне-Хензелу, мельнику, примерять крылья. Чуть только он вышел за порог, Сёмка запел:

И ангел Берл, второй подмастерье, который был на ножах с Сёмкой, на этот раз поддержал своего соперника. Он загорланил во весь голос:

На меня эта песня нагнала тоску. Я вспомнил ту лунную ночь, когда видел, как эти влюбленные подмастерья встретились на тротуаре. Они, конечно, не знают, что я их видел и слышал их разговор, подумал я. И все-таки у меня не стало легче на сердце.

Из спальни стала подпевать сестра Писунчика Этл, красавица с розовыми крыльями. Она, кажется, была несогласна с назиданием двух несчастных влюбленных. Ее песня звучала увереннее. Ее голос был нежен:

«Поди узнай, кто из них прав, — подумал я. — Эти утверждают одно, сестра Писунчика — другое. Когда стану большим, — решил я, — тогда и разберусь».

Сёмка глубоко вздохнул. Он вспомнил о дочке райского лавочника, и у него защемило сердце. Я сам видел, как слеза скатилась из его глаз на перелицованные крылья.

Берл позавидовал слезе своего конкурента. Он стал думать о дочке райского лавочника и щурить глаза, пока ему тоже не удалось выдавить слезу.

Он бросил победоносный взгляд на Сёмку. Его взгляд говорил: «Что, думаешь только ты можешь принести слезную жертву дочке райского лавочника? Нетушки».

Сёмку эту рассердило. Он опустил голову, еще быстрее замахал иглой и запел:

Берл отошел от верстака. Сёмкина песня раздражала его. Он почувствовал, что если Сёмка споет еще один куплет, то он, Берл, за себя не отвечает. Схватит утюг и размозжит ему голову.

К счастью, у Сёмки, что называется, закончились нитки. В песне оказалось всего два куплета, и Берл успокоился.

То есть это лишь так говорится: успокоился. Что творилось у него на сердце, одному Богу известно, но внешне это было не заметно.

Писунчик проснулся. Он вошел в мастерскую и, увидев меня, очень обрадовался. Он подбежал ко мне, обнял меня, как будто мы сто лет не виделись.

— Давно ты здесь, Шмуэл-Аба?

— Я жду тебя уже больше часа, Писунчик. Ну и здоров ты спать, не сглазить бы.

Мы подошли к открытому окну. На лужайке пасся Шорабор. Три босоногих пастуха, сторожившие его, играли в дурака.

— Шорабор, — сказал я моему другу, — жиреет день ото дня. К приходу Мессии он так разжиреет, что его и с места не сдвинешь.

Писунчик промолчал. Мы увидели ангелицу Хасю, которая прогуливалась по райскому лугу. Она была на девятом месяце и каждый вечер выходила на райский луг подышать свежим воздухом.

— Писунчик, зачем она нацепила красный фартук? — спросил я моего друга. — Если Шорабор увидит красное, может, не дай Бог, случиться беда.

— Угу, — сказал Писунчик, и мы замахали руками, подавая беременной ангелице знаки, чтобы она уходила, пока не поздно.

Но ангелица Хася, казалось, не понимала наших знаков. Она шла дальше, приближаясь к тому месту, где пасся Шорабор.

Шорабор заметил красный фартук, и глаза его вспыхнули. Мы подумали, что он вот-вот кинется на ангелицу.

Но мы ошиблись. Красный фартук и вправду не понравился Шорабору. Но, к великому нашему удивлению, он сдержался. Решил, наверное, что он все-таки не какой-нибудь там бык, а Шорабор и ему не пристало, как простой скотине, беситься из-за красной тряпки.

Меня поразила его выдержка. Шорабор продолжал щипать траву и даже не взглянул на глупую ангелицу в красном фартуке.

Но чему быть, того не миновать. Ангелица Хася не отличалась особой сообразительностью. Мозгов у нее было еще меньше, чем у Шорабора. Хася подошла ближе, встала в двух шагах от Шорабора и стала смотреть, как он смачно жует. Так она простояла некоторое время с выпученными глазами, дивясь его аппетиту.

Три босоногих пастуха спорили за картами. Один говорил так, другой — эдак, а третий — ни так и ни эдак.

Они были так поглощены своим спором, что не заметили, как беременная ангелица подошла к Шорабору и погладила его по холке.

«Пусть, — думал Шорабор, — пусть гладит, сколько ее душе угодно. Если бы она еще сняла красный фартук, было бы совсем хорошо».

Но, как говорит мама Писунчика, ангелица Хана-Двойра, бойся быка спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон. Беременная ангелица не понимала, что выдержке Шорабора есть предел. Она гладила его, гладила и вдруг наклонилась к нему и шепнула прямо в ухо:

— Мессия идет!

Шорабор вздрогнул всей своей грузной тушей. Мессия идет! Это значит, что его, Шорабора, вот-вот зарежут, тушу разделают на кусочки, кусочки зажарят и праведники будут макать булку в подливку, жрать его мясо да причмокивать:

— Ай, ай, ай… райский вкус!

Шорабор разъярился. Мессия идет! Опасность близка, нужно бежать, спасаться, спасаться от резницкого ножа.

Шорабор (бык все-таки) не знал, что беременная Хася пошутила. До прихода Мессии ему еще пастись и пастись на райском лугу… Он разом пригнул голову, подхватил беременную ангелицу на рога и бросился бежать куда глаза глядят.

Мы с Писунчиком закричали. Мы орали не своим голосом:

— Шорабор удирает, Шорабор удирает!

Три пастуха вскочили, схватили дудочки и бросились в погоню за убегающим быком. Ангелица Хася трепыхалась у него на рогах и так вопила, что всех подняла на ноги. Все спрашивали друг у друга: