Юзеф Крашевский - Сумасбродка

— Я думала, вас нет в Киеве, столько времени я вас не видела…

— А Зоня где? — спросил Эварист, ища глазами кузину.

Удивленная вдова едко рассмеялась.

— Так вы ничего не знаете? Да она уже недель шесть как не живет у меня!

Эта новость поразила Дорогуба, словно гром среди ясного неба.

— Где же она? — вскричал он, подбегая к Гелиодоре.

— Выехала отсюда, — сказала вдова. — Уж вы-то знаете, пан Дорогуб, что я ничем ее не стесняла, у нее была полная свобода, она делала все что заблагорассудится, но вот чудачка: вдруг ей тут опротивело, ну и уехала она, я даже не знаю куда, мы с тех пор и не виделись.

Эварист онемел. Удар был неожиданный.

— Не может быть, — произнес он наконец, — чтобы вы совсем ничего не знали о ней, смилуйтесь надо мной, расскажите…

Вдовушка с сожалением покачала головой.

— Ей-богу, вы, как и все, влюблены в нее; удивительное счастье у этой девицы, все ее обожают, даже Евлашевский. Кстати, вы не знаете, что с ним стало?

— Ничего не знаю.

— Как в воду канул! Странная вещь: такой человек — и вдруг переменил курс. Говорят, он в городе, по вечерам ходит в гости к чиновникам, а из прежних друзей его никто не видит. Такого отступничества, признаюсь, я от него не ожидала!

Она снова покачала головой и, глядя молодому человеку прямо в глаза, тихо и доверительно сказала:

— Про Зоню я знаю, вы только не волнуйтесь, что она рассталась с Зорианом Шелигой… Он ее обманывал, такую красавицу, у него одновременно была другая любовница, да еще кто! Когда Зоня это узнала, она плюнула ему в лицо и выгнала вон. Сняла себе отдельную квартиру… живет одна со служанкой. Я слыхала, что по вечерам у нее собираются, сидят допоздна, а что говорят, повторять не хочу. В том же доме, на нижнем этаже живет некий Теофил Загайло, литовец, студент-медик, который, я слышала, от нее не выходит, влюбились они друг в друга без памяти. Лишь бы снова не вышло, как с Зорианом.

Она замолкла, не спуская глаз с Эвариста, а тот сидел со страдальческой миной, опустив голову, чуть дыша, и лишь изредка тихонько повторял:

— Несчастная! Пропащая!

Видя, как он убит, женщина пожалела Эвариста, — сердце у нее было мягкое и доброе; она тихо взяла его руку и добавила в утешение:

— Вот уж правда, ни за кого нельзя поручиться, клянусь здоровьем. Человек не знает, может ли он поручиться за себя самого. Ну, а что до Зони, то скажу вам, дерзкая она, сумасбродная, но умница и голыми руками взять себя не даст! О нет! Ей и дела нет до того, что люди о ней думают и хулят ее, видя, что она вытворяет. Ее это ни капельки не трогает. Ни перед кем она не опустит взгляда, плетите, мол, что хотите.

— Что это за новая напасть, этот Загайло? — спросил Эварист слабым голосом. — Вы знаете его?

— Видала, ничего себе хлопец, толковый очень, но вспыльчивый, горячий, порывистый. Бедняк, а выглядит довольно прилично, много говорит, любит спорить… Мне кажется, — добавила Гелиодора, — что и с этим она скоро порвет, трудно понять, чего она хочет!

Эваристу нечего было сказать, а вдова продолжала:

— Почему бы вам не зайти ко мне как-нибудь. Провели бы вместе спокойно вечерок, у меня, с тех пор как не стало Евлашевского, людей много не бывает… Так иногда несколько знакомых, а чаще я одна… Жаль мне вас, вы так одиноки, да еще влюбились в эту ветреницу…

Эварист вежливо поблагодарил и, поговорив еще немного, стал прощаться с хозяйкой, которая, не уставая приглашать на чаек, проводила гостя до самого выхода.

Узнать, где живет теперь Зоня, не составило труда, старая Агафья, увидев, что он выходит, остановила его и очень подробно все объяснила. Встревоженный угрожавшей кузине новой опасностью, Эварист решил в тот же день навестить ее.

В каменном доме, куда он пришел, ему указали выходившую во двор квартиру, в окнах которой уже горел свет. Дверь открыла невзрачная служанка и тут же исчезла, не докладывая хозяйке.

Зоня сидела около стола одна, усталая и такая же грустная, какой он видел ее в последний раз.

Когда Дорогуб вошел, Зоня встала и медленно пошла ему навстречу. Поздоровалась холодно, затем, приглядываясь к нему, сказала:

— Давно мы с вами не виделись.

— Так давно, — пробормотал он слабым голосом, — что я даже не знал, где вас искать, панна Зофья.

— А! Я оставила Гелиодору, — быстро ответила Зоня, — хорошая она женщина, но ограниченная, да еще командовать мною хотела и советы давать! Этого я не люблю!

Она указала ему на стул.

— Теперь я сама себе госпожа!

Эварист, который не мог одобрить ее, молчал.

— Вам, людям старого мира, это кажется отвратительным. Девушка — и живет одна, и принимает у себя множество молодых людей, а внизу, в том же доме — студент…

— Теофил Загайло? — перебил ее Эварист.

— А, уже известно? — подхватила Зоня, и лицо ее покрылось румянцем, — уверена, что это Гелиодора насплетничала и, конечно, прибавила, что он мой любовник.

Она вдруг сдержалась и продолжала уже спокойнее:

— Да, я должна объяснить, почему порвала с Зорианом, помню, я как-то призналась вам, что люблю его. Ах, я любила его до безумия, хотя он этого не достоин. Это какой-то потерявший человеческий облик слизняк без энергии, без сердца… Фу! Как жестоко обманывают нас люди, — говорила она, оживляясь. — Они словно орехи — больше пустых и червивых, чем хороших, зубы на них обломаешь, и для чего — рот трухи полон! Фу!

С тех пор как мы не виделись, я стала страшной пессимисткой! Жизнь такая бессмысленная комедия, кошмарный сон… Она мучает, тяготит тебя и ничем не вознаграждает… Мерзостное болото этот ваш мир!

— Зоня, дорогая, — прервал ее Эварист, — может быть, таким он кажется тем, кто смотрит на него сквозь черные очки?

— Ну конечно! Вы смотрите на него сквозь розовые! Идеалисты, живущие несбыточными фантазиями! Чтобы не видеть грубой действительности, вы создали себе мир, которого нет… красивый, как мыльный пузырь, и такой же пустой! Оставьте меня в покое с этим вашим миром!

В эту минуту, напевая, с сигарой в руке, в куртке без шейного платка и в домашних туфлях в комнату вошел Теофил Загайло. Увидев его в таком наряде, Зоня покраснела, а он принялся разглядывать Эвариста.

— Пан Теофил, мой сосед, который позволяет себе наведываться ко мне неглиже, но это ему прощается, потому что он много работает и не может тратить время на переодеванье.

— Все верно, — подхватил Теофил, — с коллегами можно без церемоний.

Эварист впервые видел этого студента вблизи. То был молодой человек в расцвете сил, здоровый, широкоплечий, с лицом не очень красивым, но умным, от которого веяло, однако, преждевременным холодом. Его чистый лоб и проницательный взгляд свидетельствовали о сообразительности, об истинной интеллигентности, и в то же время чувствовалось в нем какое-то неожиданное для его возраста равнодушие. В нем не было и следа той поэтической одухотворенности, какая свойственна почти каждому в его годы. Может быть, беспощадная борьба с судьбой и раннее примирение с действительностью были тому виною, а может быть, такова была особенность его натуры, и он даже не испытывал потребности в идеалах, чтобы скрасить себе жизнь.