Жермена Сталь - Коринна, или Италия

Как бы вы ни восхищались великолепием ваших многочисленных обрядов, поверьте мне, дорогой друг, созерцание вселенной и ее Творца всегда будет самым лучшим служением Божеству, служением, которое захватывает воображение и в котором нельзя отыскать ничего пустого и нелепого. Догматы, оскорбляющие мой разум, охлаждают и мой энтузиазм. Несомненно, мир, в каком мы живем, — это тайна, которой мы не можем ни понять, ни отрицать; но лишь безумец откажется верить в то, чего он не в силах объяснить; однако все, что противоречиво, сотворено людьми. Мы не можем проникнуть в тайну Божества своим умом, но она не противоречит ему. Один немецкий философ сказал {179} 179 Один немецкий философ сказал… — Цитата из Канта. Точнее: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне» («Критика практического разума». Заключение // Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 4. Ч. I. С. 499). : «Я знаю только два великих явления во вселенной: звездное небо над нашей головой и чувство долга в нашем сердце». И в самом деле, все чудеса мироздания заключены в этих словах.

Простая и строгая религия не иссушает сердце, и до знакомства с вами, Коринна, я был склонен думать, что лишь одна она способна сделать наши привязанности более прочными и продолжительными. Я знал человека, чья высоконравственная и непорочная жизнь была источником его безграничной нежности к людям; он сохранил до самой старости девственную чистоту души, которая, конечно, поблекла бы, если бы он предавался бурным страстям и впадал в заблуждения. Спору нет, раскаяние — благородное чувство, и я жажду верить в его чудесную силу; но раскаяние, которое повторяется, утомляет душу: оно возрождает ее лишь однажды. Искупление совершается в глубине нашей души, и эта великая жертва не может возобновляться. Когда слабый человек с ней свыкается, у него уже не остается сил для любви. Ибо надо обладать силой, чтобы любить и проявлять постоянство.

Я возражаю против вашего пышного богослужения, которое, по вашим словам, так сильно действует на воображение; я нахожу, что воображение наше развивается в тишине и уединении; чувства, которые нам предписывают извне, менее сильны, чем те, которые непроизвольно зарождаются в нас. Я вспоминаю одного протестантского священника, который под вечер читал проповедь в Севеннских горах. Он говорил о преследуемых и изгнанных своими братьями французах, чей прах был перенесен в эти места; священник обещал их друзьям, что они встретятся с ними в лучшем мире; он утверждал, что добродетельная жизнь подарит им это блаженство; он говорил: «Творите людям добро, чтобы Бог залечил в вашем сердце раны, нанесенные скорбью!» Его поражала жестокость, с какой человек — существо недолговечное — относится к себе подобным, и он долго рассуждал о смерти, о которой с ужасом помышляют живые. В его словах все было справедливо, и они трогали сердца, его речь звучала в полной гармонии с окружавшей природой. Поток, шумевший вдалеке, звезды, мерцавшие в небе, казалось, выражали те же мысли, но по-своему. Природа блистала своим великолепием — единственным земным великолепием, не оскорбительным для обездоленных; и эта величавая простота потрясала душу гораздо сильнее, чем все пышные церковные церемонии.

Через два дня после этого разговора, в день Пасхи, Коринна и лорд Нельвиль стояли вместе на площади Святого Петра в ту минуту, когда папа выходит на самый высокий балкон собора и испрашивает у Неба благословения, дабы затем передать его всем живущим на земле; когда он произносит слова: urbi et orbi (городу и миру), весь собравшийся тут народ падает на колени. Коринна и лорд Нельвиль почувствовали по волнению, овладевшему одновременно обоими, что все вероисповедания схожи. Религиозное чувство тесно сближает людей, если самолюбие и фанатизм не извращают его, раздувая в сердцах ненависть. Совместная молитва — на любом языке и по любому обряду — вот самое трогательное братство, которое могут заключить люди на земле во имя любви и надежды.

Прошла Пасха, а Коринна еще ни словом не обмолвилась о своем обещании поверить лорду Нельвилю свою историю. Обиженный этим молчанием, он как-то вскользь сказал при ней, что, наслышав о прославленных красотах Неаполя, хочет туда поехать. Коринна, тотчас же угадав, что происходит в душе Освальда, предложила ему сопровождать его. Она надеялась, что столь серьезное доказательство ее любви успокоит его и отдалит минуту признания, которого он требовал от нее. К тому же ей думалось, что, взяв ее с собой, он тем самым покажет, что намерен посвятить ей жизнь. С тревогой ждала она ответа и взглядом молила его о согласии. Освальд не смог устоять; сперва он удивился этому предложению и непосредственности, с какой оно было высказано, и некоторое время колебался; но, видя волнение своей подруги, ее вздымающуюся грудь, ее глаза, полные слез, он согласился ехать с ней, еще не вполне сознавая всю важность этого решения. Коринна была на верху блаженства: в этот миг она всецело доверилась Освальду.

Был назначен день отъезда, и отрадная перспектива совместного путешествия вытеснила все прочие мысли. Они занялись дорожными приготовлениями, и каждая мелочь радовала их несказанно. Счастливое душевное состояние, при котором все житейские заботы полны особой прелести, потому что они связаны с сокровенными надеждами! Однако слишком скоро наступает время, когда жизнь ежечасно становится тяжким бременем и каждое утро мы пробуждаемся с печалью в сердце и в унынии проводим день до вечера.

Не успел лорд Нельвиль уйти от Коринны, чтобы отдать последние распоряжения перед отъездом, как к ней явился граф д’Эрфейль, и она сообщила ему о решении, которое они приняли с Освальдом.

— О чем вы думаете? — спросил граф. — Как! отправиться в путь с лордом Нельвилем, который вам не муж и даже не сделал вам предложения! что будет с вами, если он вас покинет?

— Что со мной будет? — сказала Коринна. — Если он меня разлюбит, то при всех обстоятельствах я буду самым несчастным существом на свете.

— Да, но если вы ничем себя не скомпрометируете, то не потерпите никакого ущерба.

— Как не потерплю ущерба?! — вскричала Коринна. — Когда самое глубокое чувство в моей жизни будет растоптано! когда мое сердце будет разбито!

— Общество об этом не узнает, и, если вы это скроете, ваша репутация не пострадает.

— А зачем мне считаться с мнением общества? Разве лишь для того, чтобы иметь больше очарования в глазах любимого человека?

— Любовь проходит, — возразил граф д’Эрфейль, — но человек продолжает жить в обществе и нуждаться в нем.