Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Не для того, чтобы занимать публику собственною моею особою, решилась я рассказать о том, как провела десять лет в изгнании. 1Как бы тяжко мне ни пришлось, несчастья, выпавшие на мою долю, так ничтожны сравнительно с общественными бедствиями, происходящими на наших глазах, что я постыдилась бы говорить о себе, не будь события моей жизни связаны с великим делом защиты попранного человечества. Император Наполеон, чей характер выказывается в полной мере во всем, что он предпринимает, преследовал меня с мелочной дотошностью, со все возрастающей злобой, с неумолимой жестокостью, так что я сумела понять, что он собою представляет, задолго до того, как это стало ясно всей Европе, которую этот сфинкс едва не пожрал именно потому, что она не умела его разгадать.

Люди, рожденные во Франции до Революции, положительно больше дорожат свободой, чем те, чье детство пришлось на годы кровавого Террора. Война за американскую независимость, 2распространение просвещения, постоянно пребывающий перед глазами пример Англии с ее превосходным общественным устройством приуготовили умы к восприятию народного представительства как необходимой составляющей части любого конституционного правления, и королевского, и республиканского; смею утверждать, что в моем поколении, поколении, которое явилось в свете одновременно с Французской революцией, мало было мужчин и женщин, которые бы не верили, что Генеральные штаты изменят участь Франции. 3Отец мой, искренне преданный королю Франции, чьим министром он был на протяжении многих лет, исповедовал тем не менее политические принципы, которые, как он полагал, могут споспешествовать и безоблачному правлению добродетельного монарха, и благоденствию просвещенной нации. 4

Я рассказываю об обстоятельствах моей жизни, благодаря которым свобода сделалась мне еще дороже, не потому, что считаю нужным оправдывать собственный энтузиазм. 5Я убеждена, что извинения тут неуместны и что энтузиазмом этим следует гордиться; однако же я желала с самого начала объявить, что главная причина гонений, каким подвергал меня император Наполеон, заключалась в моей любви к свободе, моем перед нею благоговении. Чувства эти я унаследовала от отца и прониклась ими с той самой минуты, как научилась размышлять о возвышенных идеях, из них вытекающих, и о прекрасных деяниях, ими вдохновляемых. Зверства, опорочившие Французскую революцию, были всего лишь 7плодами тирании, в которой на сей раз был повинен народ; помешать французам поклоняться свободе они, полагаю я, не могли. Конечно, они бросили тень на Францию, однако из того, что страна эта имела несчастье лишиться благороднейшего из достояний, никак не следует, что достоянию этому нет места на земле. Когда на севере наступает полярная ночь, тамошние жители не обрушивают проклятий на солнечные лучи, которые по-прежнему сияют для других, более счастливых краев.

Не стану рассказывать о событиях, предшествовавших появлению на исторической сцене Бонапарта. Если мне удастся довести до конца задуманное жизнеописание моего отца, я изображу там начало Революции, переменившей судьбы мира. 6Теперь же я намереваюсь предложить вниманию читателей лишь ту часть этого огромного полотна, которая касается до меня самой. Впрочем, льщу себя надеждой, что, когда с этой ограниченной точки зрения я стану бросать взгляд на ход истории в целом, читатель, знакомясь с моей собственной историей, не однажды будет забывать обо мне.

Итальянские победы генерала Бонапарта внушили мне самое пылкое восхищение этим человеком. 7Средства, употреблявшиеся во Франции для укрепления республиканских установлений, лишали эти установления какого бы то ни было достоинства. 8Обнаруживая слова, обозначающие самые почтенные убеждения, в декретах самых бессмысленных и самых безжалостных, люди, казалось, начинали стыдиться этих убеждений. Зрелище кровожадных злодеев, которые, обрекая на гибель людей в высшей степени достойных уважения, клянутся именем свободы, приводило умы и души в смятение. Новые установления еще могли привлечь к себе внимание мыслителей, однако те, кто призван был воплощать эти установления в жизнь, полностью искажали их дух. С другой стороны, те, кто совершенно обоснованно выступали против людей, возвысившихся в результате Революции, презирали принципы, лежащие в основе народного представительства. Человек честный не мог принадлежать всецело ни к гонителям, ни к гонимым, и прекраснейшая из человеческих способностей — способность восхищаться — не находила себе применения. Военная же слава внушает восхищение всем людям без изъятия. 9Прокламации, выпущенные Бонапартом в Италии, располагали к нему. Тон их, благородный и умеренный, был вовсе не похож на революционную ожесточенность гражданских вождей Франции. 10В ту пору воин говорил как государственный муж, государственные же мужи изъяснялись по-военному сурово. Бонапарт не привел в исполнение варварские законы против эмигрантов. О нем говорили, что он страстно любит свою жену, исполненную кротости и доброты. 11Одним словом, я заблуждалась на счет Бонапарта глубочайшим образом, ведь я почитала его человеком великодушным и чувствительным.

Мысль эта наполнила меня таким восторгом, что, увидев его впервые, я едва могла говорить с ним. Он прибыл из Италии, где одержал победы самые блистательные и самые трудные. В ту пору он еще вовсе не обладал верховной властью; напротив, ему даже грозили гонения. Я восхищалась им с тем бескорыстием и с той искренностью, каких он в последующие годы не сумел ни заслужить, ни завоевать. С самого первого мгновения он вселил в мою душу страх, какого никогда не вызывало у меня ни одно живое существо. Мне случалось видеть людей кровожадных и людей почтенных. Однако ни те, ни другие не внушали мне ничего похожего на то чувство, какое охватывало меня при виде Бонапарта. Довольно скоро я заметила, что характер его не может быть описан словами, какими мы привыкли пользоваться. Он не был ни добр, ни свиреп, ни жесток, ни кроток так, как бывают добры или жестоки другие люди; не имея себе подобных, он не умел ни испытывать расположение к кому бы то ни было, ни внушать его к себе самому.