Абдаллах аль-Мукаффа - Калила и Димна

И чем усерднее размышлял я об отречении от мира, тем желаннее представлялось оно моему взору, так что наконец решил я стать отшельником и благочестивцем. Но я сразу же стал опасаться, что не выдержу лишений, и подумал: если я откажусь от деятельной жизни, предаваясь лишь размышлениям о тщете преходящего мира, то могу проявить постыдную слабость, ибо каждый из нас — раб своих привычек, в которых он воспитан с детства. Тогда бесполезны окажутся благочестие и отречение, и не получу я тех выгод, на которые надеялся, свершая благие дела на этом свете. И я уподоблюсь собаке, о которой рассказывали такую притчу:

Однажды шла собака по берегу реки, держа во рту большую кость. Вдруг она увидела в реке свое отражение, подумала, что это другая собака, и бросилась в воду, чтобы отнять кость. При этом она выронила изо рта свою добычу и не нашла в воде ни другой собаки, ни кости.

И меня обуял нестерпимый ужас перед отречением от мира, ибо страшился я собственной суетности и слабодушия, и больше всего хотелось мне жить, как жил я прежде. Но потом я сказал себе: «Сравни невеликие беды и лишения отшельника, стерпеть которые, как ты думаешь, для тебя нет возможности, с теми страданиями, что выпадают на долю того, кто погружен в заботы мирской жизни! Ведь счастье в этом бренном мире кончается горем, а наслаждение сопряжено со страданием и грустью. Жизнь наша подобна соленой влаге моря — чем больше пьешь ее, тем сильнее чувствуешь жажду. Она словно острая кость, от которой пахнет мясом, но пес, подобравший эту кость, не насытится, а лишь раздерет себе пасть ее краями.

Человека, получившего малую толику земных благ, можно уподобить коршуну, которому достался кусок мяса. Но только намеревается он отобедать, как над его головой собираются огромные хищные птицы. Они вьются над ним и кружатся над его головой, так что он, утомившись и отчаявшись, бросает свою добычу.

Наш мир подобен кувшину, полному душистого меда, а на дне его — смертельная отрава. Вкушают люди скоротечную сладость, но ждет их верная гибель. Этот мир похож на сонные грезы, дарящие радость, но едва спящий проснется, овладевают им тяжкие заботы. Наша жизнь — словно молния: сверкнула во мраке, озарила робкого путника, но вот потух ее свет, и человек остался во власти темной ночи. Люди в тенетах жизни, как шелковичные черви, ткут себе мягкие темницы. И чем толще кокон, тем труднее спастись и выбраться наружу».

И я во власти этих мыслей снова решил отречься от мира и трепетал от желания осуществить свое намерение, но тут же принялся упрекать и порицать себя за непостоянство и нерешительность, ибо никак не мог остановиться ни на одном решении, словно судья, о котором рассказывают такую притчу:

Однажды судья выслушал слова одного из тяжущихся и, сочтя их правыми, приговорил к наказанию его обидчика, но когда явился второй тяжущийся и стал оправдываться, судья отменил свой приговор и велел наказать первого.

Я сказал себе: «Не подобает достойному мужу помышлять об отречении от мира всякий раз, как столкнется он с жестокостью и неразумием жизни. И не следует прельщаться радостями и наслаждениями бренного мира, вспомнив о тяжкой доле отшельника и аскета». И вновь стал я размышлять о том, смогу ли я вынести все тяготы благочестивой жизни, и подумал: «Как ничтожны эти лишения по сравнению с вечным блаженством и покоем!» Потом стал я перебирать в уме все удовольствия и наслаждения, что есть на свете, и воскликнул: «Как вредоносны эти обольщения плоти, ибо их последствия — горечь и боль, и ведут они к ужасам вечных мук! Не лучше ли вкусить горечь, за которой следует долгая сладость, чем отведать сладость, за коей следует вечная горечь? Предложи человеку, чтобы сто лет подряд отсекали от него по куску и назавтра этот кусок снова прирастал бы к телу, и отрезали новый, и он согласится на это, если ему пообещают, что когда пройдет ровно сто лет, все его мучения кончатся и наступят для него мир и вечная радость. И прав будет он, коль сочтет эти сто лет ничтожным сроком! Неужто нельзя прожить краткий миг человеческой жизни в отречении от мирских вожделений? Потерпи немного — и дождешься великого блага!

Ведомо нам, что жизнь на этом свете — вечные терзания и муки, и человек обречен барахтаться в них со дня зачатия до самой смерти. Кто изучал книги по искусству врачевания, знает, что когда мужское семя, несущее в себе человеческий зародыш, попадает в материнскую утробу, оно смешивается с женским семенем, густеет и перестает быть жидким, ибо бродит и зреет, словно молоко, и образуется плод, в коем возникает тело младенца. Если дитя мужского пола, то помещается оно лицом к спине матери, а если женского пола — то лицом к ее животу. Руки зародыша притиснуты к бокам, подбородок прижат к коленям, со всех сторон окутан он оболочкой, будто завязан в узел. Все тело его стиснуто, дышит он с трудом, давят на него горячие внутренности, полные крови и нечистот, словно цепью прикован он пуповиной к тесной своей темнице, а едой и питьем служат ему процеженные остатки материнской пищи.

Так томится он до того часа, когда природа отверзает вспитавшую его утробу, и тогда, дав младенцу способность двигаться, гонит его прочь из темного, но покойного убежища. Головой пробивает он себе дорогу, проходя сквозь узкие щели, и страдания его при этом можно уподобить мукам преступника, коего пытают, дробя ему кости.

Выйдя на свет божий, младенец вкушает еще более горькие муки, ибо прикосновение нежных рук матери или дуновение легкого ветерка причиняют ему такую боль, словно с него сдирают кожу. И нет конца его страданиям: когда он голоден, его не понимают и не дают поесть, когда почувствует жажду — не сможет напиться, когда заболеет — не в силах высказать свою жалобу. И к тому же его то возьмут на руки, то укладывают, то заворачивают в тугой свивальник, то обнажают, отдавая на милость холода или зноя, то натирают мазью, а если положат его на спину, то он не в состоянии ни повернуться, ни пошевелиться.

Вот что довелось испытать невинному младенцу. А когда его отнимают от груди и он становится старше, его передают в руки воспитателя, и тут-то начинаются подлинные терзания. Учитель бьет его, он томится на уроке, умирает от скуки, переписывая свои задания и упражнения. И отведает он немалую толику горьких лекарственных зелий во время своих недугов, и запретят ему самые любимые блюда и самые вкусные яства.

Когда же человек достигает зрелого возраста, приходится ему помышлять о том, как добыть денег и вырастить детей. При этом должен он приложить искусство и умение, хитрость и изворотливость и достанется ему все ценою всевозможных хлопот, волнений и тяжких трудов. И при этом постоянно будут грозить ему злые враги, те, что окружают его, и те, что угнездились в его собственном теле, — черная и желтая желчь, разливающаяся от беспокойства, ветры, раздувающие его живот, мокрота, способная задушить и погубить, и кровь, в коей возобладают дурные смеси. Ждет он погибели от смертоносного яда и змеиного жала, опасается хищного зверя, ядовитых насекомых и всякой зловредной твари, его палит зной, и стынет он от холода, его мочит дождь и гонит ветер, словно сухую былинку. А потом человек дряхлеет, и принесут ему несчетные страдания старческая беспомощность, дряхлость и бесчисленные болезни.