Булчу Берта - Кенгуру

Где-то между шестым и седьмым фонарем Варью ощутил на лице у себя влагу; Жожо как раз поднялась на цыпочки и прижалась щекой к его щеке. Варью поцеловал ее и попытался отодвинуть от себя, но Жожо упрямо цеплялась за шею, ища его рот. Варью почувствовал, что губы ее дрожат.

— Ты что? Ревешь? — спросил он.

— Не реву я,— ответила девушка и, не удержавшись, всхлипнула.

Под фонарем Жожо ускорила было шаг, чтобы поскорее оказаться снова в тени. Но Варью удержал ее, повернул к свету ее лицо. Из глаз Жожо текли слезы.

— Плачешь...

— Да не плачу я,— сказала она упрямо, с вызовом, и отодвинула назад упавшие на лицо каштановые волосы.

Варью взял Жожо за плечи и внимательно, словно впервые увидев, рассмотрел по-мальчишески дерзкое, милое личико, блестящие от слез глаза, аккуратный, точеный носик, яркие, свежие губы. Его вдруг поразила ее юная, цветущая прелесть. Было странно: как это он прежде не замечал, что она такая красавица? Жожо, с ее гладкой, чистой кожей, легко смуглеющей от загара, стройной шеей, полными губами, действительно была хороша... Прижав к себе девушку, Варью покрыл поцелуями ее лицо, шею, губы. Тело ее у него в руках казалось хрупким, почти девчоночьим. Жожо не относилась к числу сильных, ширококостных, широкозадых девиц: фигура ее, ноги, руки были изящными, упругими, движения — легкими...

— Ты чего плачешь?

— Потому что люблю тебя.— И слезы полились у нее из глаз еще обильней.

Варью, растроганный, долго целовал мокрое лицо Жожо, чувствуя, как все сильнее желает ее близости. Потом схватил ее за руку и потянул в сторону Церковной площади, где в тени деревьев стояли одинокие скамейки.

— Не пойду я на площадь, — всхлипывая, сказала Жожо,

— Не хочешь?..

— На площадь не пойду. Там за церковью все время кто-то шевелится.

— Может, к железной дороге, на насыпь?

— И туда не пойду.

— Почему?

— Так.

— Не хочешь, значит?..

— Я люблю тебя, Ворон.

— Теперь и я тебя очень люблю.

— Тогда идем к нам,— сказала Жожо и потянула Варью в сторону Черкесской улицы.

— А отец?

— Его нет сейчас, в Пакш послали.

— В Пакш? Точно?

— Точно, пошли...

— А мать?

— На работе. Смена кончается в десять, полодиннадцатого она дома будет. Самое раннее. А то и позже.

Варью такой вариант понравился. Он еще раз поцеловал девушку, и они торопливо двинулись на Черкесскую улицу.

В самом начале улицы Жожо поздоровалась с какой-то старухой. Варью снова забеспокоился. Он даже остановился:

— Слушай, а это точно, что матери нет дома?

— Иди, иди, точно. Если хочешь, я первой войду и проверю.

Дом был невелик: маленькая веранда, два окна на улицу, шиферная крыша. Дворик размером с носовой платок; на нем едва умещались два хлева да несколько деревьев. Перед верандой всползал на высокие подпорки виноград, закрывая стекла. Стоя в воротах, Варью оглядел двор.

— Можно, входи,— послышался приглушенный голос Жожо.

Варью прикрыл калитку, поднялся по ступенькам на веранду. Жожо взяла его за руку и ввела в темный дом.

Она закрыла на ключ дверь прихожей, оставив ключ в замке. Потом прижалась к Варью, поцеловала его; на минуту включила свет.

— Идем, угощу тебя палинкой.

Варью послушно пошел за ней.

Кухня была просторной, чистой, тщательно прибранной. Возле стены на полу стояли большие стеклянные банки с плотно завязанными горлышками. Варью разглядывал их, пока Жожо доставала палинку. Она налила две стопки, одну дала Варью. Они чокнулись, выпили. Держа в руке пустую стопку, Варью показал на банки.

— Что это?

— Сусло. Отец из него варит палинку. Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахара...

— И где он варит?

— Здесь, дома, на газовой плите.— Жожо убрала палинку обратно в шкаф, ополоснула стопки, поставила их на место.

Варью топтался рядом, ожидая, когда она наконец кончит с посторонними делами; не дождавшись, зашел со спины и обнял девушку.

— Хороший у вас дом,— сказал он, думая, впрочем, совсем о другом.

— Две комнаты, все удобства,— ответила Жожо.— Родители пятнадцать лет деньги на него копили, да еще лет двадцать надо ссуду в сберкассу выплачивать...

Варью, протянув руку, выключил свет и крепко стиснул девушку в объятиях.

— Ой, задушишь ведь, Ворон,— счастливо засмеялась Жожо и тут же, вырвавшись у него из рук, исчезла в темном коридоре.Подождав минуту, Варью позвал:

— Жожо...

Она не откликнулась. Варью ощупью двинулся следом за ней. Он услышал шелест простыни, глухой звук упавшей подушки, потом тихую музыку: Жужа Конц пела «Время бежит». Варью наткнулся на дверь, распахнул ее и оказался в темной комнате, пахнущей яблоками. Он прикрыл за собой дверь, ощупью двинулся дальше. Музыка звучала здесь отчетливее. Он нашел наконец и вторую дверь, медленно открыл ее — и прежде всего увидел большой старый радиоприемник; бледное зеленоватое сияние его шкалы освещало тахту, горку и темный, массивный платяной шкаф. Жожо уже постелила на тахте и лежала, накрывшись одеялом, не шевелясь, будто спала. Варью тихо закрыл дверь; стараясь ступать на носки, подошел к тахте, наклонился, поцеловал девушку. Жожо не шелохнулась. Сбросив ботинки и брюки, Варью лег рядом с ней. Жожо была совсем раздетой. Он обнял ее. Жожо тихо сказала:

— Рубашку... тоже.

Варью сел, стянул через голову рубаху, бросил ее на ковер. Жожо тем временем повернулась на бок.

— Это моя постель,— прошептала она.

Через мгновение они забыли обо всем...

... Когда Варью очнулся, по радио передавали заметки политического обозревателя. Они с Жожо по-прежнему лежали в объятиях друг друга, но уже расслабленные, счастливые. Впервые Жожо отдавалась ему в постели. Прежде это всегда случалось где-нибудь на уединенной скамейке, или под стеной, или на насыпи у железной дороги. Варью никогда бы не поверил, что разница так велика. Белая простыня, мягкая подушка, нагота Жожо — все это наполняло его глубокой и легкой радостью... Жожо вдруг высунула язык и, словно собачонка, облизала ему лицо...

— Любишь меня? — спросила она.

— Очень.

— А как — очень?

— Вот так, — сказал Варью, стискивая девушку.

— Одну меня любишь?

— Ну да.

— Скажи: люблю тебя одну.

— Люблю тебя одну. А ты сама не чувствуешь?..

— Сейчас — чувствую. А уйдешь, опять буду реветь.

— Реветь не надо.

— Боюсь я, вдруг ты подцепишь кого-нибудь и не будешь меня любить. А может, ты меня совсем и не любишь... Я так хочу, чтобы ты любил меня,— все говорила и говорила Жожо, целуя его.

Варью отвечал на ее поцелуи и чувствовал, как в нем снова пробуждается желание. И тут ему без всякой видимой причины вспомнился осенний вечер и заросший травой откос железнодорожной насыпи, где он впервые овладел Жожо. Вспомнилась собственная неуверенность, близкие и дальние шумы и долгое сопротивление Жожо, прежде чем она сдалась и уступила ему. Вспомнилось, как в тот момент, когда они лежали в объятиях друг друга на куртке Варью, послышался шум приближающегося поезда. Жожо тогда испугалась, попыталась вырваться, но Варью не пустил ее. Он лишь сильнее сжал девушку.