Булчу Берта - Кенгуру

— Не обращай внимания, — сказал он тогда.

— Смотрят же из окон.

— Ничего не видно, темно.

— Я не могу, когда смотрят. Пусти...

— Теперь уже поздно.

Колеса поезда застучали над их головами как раз в тот момент, когда они были на вершине наслаждения. Но Жожо тогда расплакалась, точь-в-точь как в этот вечер под пыльными акациями. Потом она уверяла, что поезд тут ни при чем, что она просто оплакивала свою утраченную невинность... Но Варью помнил, что злополучный тот поезд, международный экспресс, переведенный на окружную дорогу, как раз у них над головами начал замедлять ход. К счастью, он отъехал еще метров на пятьдесят и лишь тогда остановился. Видно, путь был занят. Варью тогда очень не хотелось уходить так быстро, но Жожо торопливо оделась и потом до самой «Семерки треф» плакала, не переставая. В «Семерке» они выпили горячего вина.

Немало прошло времени, пока Жожо вновь уступила Варью; произошло это уже в начале декабря на покрытой инеем скамейке на Часовенной улице...

— Помнишь, как тогда, у насыпи, было? — спросил Варью.

— Еще бы... Как раз поезд шел,— отозвалась девушка.

— Ну да, причем в самый неподходящий момент...

— Потому и было так здорово.

— Потому? Да ты же чуть не вскочила и не убежала.

— А ты меня не пустил. Вот оттого и было здорово.

— Жожо...

Девушка поцеловала Варью и снова тесно прижалась к нему.

— Точно... Разве непонятно? Мало того что я тогда в первый раз... так еще и на глазах у людей. Такое позорище... Из окон на нас смотрели — только мне как раз в ту минуту так стало хорошо, что я обо всем забыла. Только знала, что люблю тебя и что это самое главное.

— Никто и не смотрел.

— Смотрели. Я видела краем глаза. Женщина одна даже высунулась и крикнула что-то.

— Я не помню.

— Еще бы тебе помнить. Но я-то видела, это точно. И вообще — этот поезд...

— Случайно же так вышло.

— Может быть. Только с тех пор, чуть ты ко мне прикоснешься, я уже вижу тот поезд и освещенные окна в нем и заранее так странно себя чувствую, будто меня сейчас побьют...

— Жожо...

— Но это ничего, мне все равно хорошо, потому что я тебя люблю...

По радио передавали сонату Шопена. Варью и Жожо, погрузившись в какое-то сладкое забытье, все не могли насытиться друг другом. Варью чувствовал, что сегодня он постиг нечто очень важное, может быть, самое важное в жизни. Жожо снова плакала. Потом, окончательно успокоившись, они лежали, обняв друг друга, и слушали радио.

Раздался звонок. Потом повторился, уже настойчивее.

— Где-то звонят,— сказал Варью.

— Не обращай внимания.

Звонок еще раз повторился, резкий, нетерпеливый: затем забарабанили в дверь.

— Это к нам звонят.— Варью сел в постели.

— Который час? — спросила девушка.

Варью поднес часы к светящейся шкале радиоприемника.

— Половина десятого.

— Ничего не понимаю. Кто это может быть?

Теперь стучали в окно.

Варью не выдержал. Вскочив с постели, он торопливо начал одеваться.

— Иду! — крикнула с досадой Жожо и тоже поднялась, стала нервно собирать свою одежду. Накинула юбку, подошла к шкафу искать белье.

Окно уже звенело под ударами кулаков. Жожо махнула рукой на нижнее белье и, захлопнув шкаф, пошла открывать.

Варью, замерев, прислушивался к доносящимся снаружи звукам. Проскрежетал ключ в замке, донесся голос Шожо:

— Это ты? Дом разнесешь...

— Почему не открываешь, дочка?

— Я тебя после десяти ждала. Пока сидела, радио слушала...

— Трансформатор у нас полетел, всех в девять отпустили. И ночной смены не будет... Ну, дай же мне войти.

Варью окаменело стоял посреди комнаты, уже одетый... «Может, в окно выпрыгнуть?» — подумал он, но тут же отказался от этой мысли. Ему казалось, Жожо обязательно придумает что-нибудь, чтобы спасти положение. С веранды послышались шаги. Проскрипела кухонная дверь. Что-то бухнуло об пол: должно быть, хозяйственная сумка. И вот открылась дверь в комнату, щелкнул выключатель. В комнате вспыхнул яркий свет.

— Здравствуйте,—сказал Варью.— Хорошая сегодня программа по радио. Я, знаете ли, любитель... —Худощавая, маленькая женщина уставилась на смятую постель. Варью смог еще выдавить из себя:—...музыки...

Маленькая женщина развернулась и влепила затрещину стоящей позади нее дочери. Та упала. Варью шагнул вперед, пытаясь объяснить ситуацию.

— Не трогайте Жожо... Дело в том, что у нас с ней лады...

— Что-о?! — вне себя завопила женщина.

— У нас с ней... в общем, у нас с ней дело на мази...

— На мази?!

Жожо тем временем поднялась и робко пыталась ухватить мать за руку.

— Мама... мама... Он хочет сказать, что мы с ним ходим вместе...

— Что делаете? — переспросила женщина, бросив взгляд на тахту.

— Ходим...— ответила Жожо.

— С этим прохвостом?..

— Мама, послушай... он не прохвост, он даже по-английски умеет говорить... Ворон, скажи что-нибудь по-английски...

— I love you...

Худощавая усталая женщина обернулась и посмотрела на дочь.

— Что он говорит?

— Он говорит: не сердитесь, мадам...

— Как это — не сердитесь?! Мы тебя этому учили?! Мы с отцом двадцать пять лет работаем, спины не разгибая. Я подручной была у каменщиков, потом в школу записалась, потому что я всегда мечтала человеком стать. Выучилась на крановщицу. А вы — вы знаете, что это такое: восемь часов в день на мостовом кране работать, в литейной?.. Что вам работа?.. Вам работа... Для этого мы тебя растили?..

—Я тоже работаю, мама.

— Полтора года! А целых семнадцать лет я тебя кормила, ты... ты...

— Мама!

— Я в тридцать два года первый раз в театре была. В награду за хорошую работу! Так даже выход сама не могла найти. Я тогда плакала даже — а ты теперь...

— Мы потом вместе пойдем в театр. Я-то найду выход...

— Ах ты... ты... Ты еще смеешь меня учить!

Я работаю, а ты в это время хулиганов в мою постель таскаешь!

— В свою постель. Это моя постель, мама. Я ее ровно год как купила, на свою зарплату А Ворон не бездельник вовсе, а шофер.

— Могу себе представить...

— Точно. Он в «Волане» работает, как папа и я.

Маленькая женщина осеклась. Она уставилась на Варью, словно только что его увидела; дотом покачала головой.

— Такого шофера я еще не видела.

Варью был бы рад каким-нибудь образом очутиться на улице, но путь к отступлению был закрыт, да и жалко ему было Жожо; теперь она казалась ему куда более привлекательной, чем когда-либо раньше.

— Я в самом деле шофер,— сказал он.

— Тогда стыдитесь! Шофер, а влезает в порядочный дом, как... Вы знаете, сколько лет мы копили на этот дом?

— Пятнадцать. И еще двадцать лет надо ссуду выплачивать... Жожо сказала.

— Нахал!

— Мама...— снова заговорила Жожо,— не стоит так волноваться. Ничего такого не случилось.

— Ах, ты... Хочешь еще схлопотать?