Булчу Берта - Кенгуру

Машины обходили его одна за другой. Через несколько минут показалось деревянное строение. Варью свернул на стоянку, выключил мотор, потом и магнитофон.

В буфете было довольно много народу. Обслуживание как раз приостановилось: одна буфетчица варила кофе, другая мыла посуду. Из кофеварочно-го агрегата вырывался пар, наполняя помещение. Очередь с благоговением принюхивалась к источаемому машиной аромату. Варью не очень уважал людей, которые умирают без кофе. На комбинате он часто наблюдал, как на каком-нибудь паршивом совещании кофе расходится ведрами. В канцелярии кофеварки стоят в ряд, и две-три секретарши и машинистки мечутся меж ними. Сам Варью черный кофе не любил и потому с отвращением смотрел на эту суету. «На совещании, должно быть, от скуки пьют: лишь бы время шло...»— рассуждал он про себя. Но тех, кто ради чашки теплых помоев то и дело останавливается на дороге, он совсем понять не мог... Терпеливо дождавшись, когда все жаждущие получат свой кофе, он взял два бутерброда и бутылочку тоника. Медленно, не спеша жевал, иногда поднимая глаза и разглядывая какого-нибудь шофера с грузовика или с учрежденческого лимузина. Перед стойкой верещали четыре женщины. Они со смехом рассказывали что-то друг другу, но что — понять было невозможно. Говорили они высоким фальцетом и с полслова начинали хохотать. Все четверо пили черешневую палинку. Варью хотел было посмотреть, которая из них сядет за руль, да так и не смог дождаться конца веселья. Женщины заказали палинку еще по одному кругу и уже совсем не понимали друг друга, однако это их ни капли не стесняло. Они визгливо смеялись, захлебываясь словами, хватали друг друга за руки, обнимали за шею; можно было подумать, что они обожают друг друга, и лишь взгляды выдавали, что это совсем не так. Варью неторопливо допил тоник и вышел. В дверях закурил сигарету и подумал, что этот рейс стоит растянуть до вечера, чтобы расслабиться немного. Пока будут разгружать машину, он искупается, полежит на солнце. Пообедает где-нибудь. «Надо будет рыбы поесть»,— подумал он и глубоко затянулся. Ему опять вспомнилась армия: однажды они остановились в Фонёде. Напротив станции была корчма, там подавали котлеты и крутые яйца. Они вошли туда, посмотрели на тоскливую витрину, и тогда один механик сказал, что неплохо бы поесть рыбы. Пошли искать рыбу; возле пристани нашли торговца с жаровней и купили у него шесть лещей. Рыба была отменной. Обсосав косточки, вышли на мол. Стояли, глазели на рыбаков, развешивавших сети на старые темные колья... Варью снова ощутил во рту свежее похрустывание жареного леща. И решил, что на обратном пути остановится в Фонёде и устроит себе рыбный обед. Он неспешно шагал к машине — и только собрался сесть, как возле него остановились двое: парень и девушка. Парень, одетый в потертые грязные джинсы, был высок, с худым лицом, впалыми щеками. Длинные волосы свисали до плеч, лицо обрамляла рыжеватая бородка. Девушка была мала ростом, с короткими волосами и испуганным лицом. На вид ей было не больше четырнадцати лет, но груди ее под заношенным пуловером уже округлились. Джинсы на ней явно были не ее: слишком свободно они висели и, даже подвернутые, тащились по земле.

— Привет,— сказал парень.

— В чем дело? — спросил Варью, думая о том, что они удачно нашли друг друга, этот тощий парень с безумным взглядом и девчонка с испуганным лицом.

— Куда едешь? — поинтересовался бородатый.

— К Балатону. Арматуру везу... Железо,—- сказал Варью, показывая на свой груз.

— Подвезешь?

Варью еще раз оглядел странную пару, потом махнул рукой:

— Садитесь.

Повесив магнитофон на крючок у себя за спиной, Варью завел мотор, и через минуту «ЗИЛ» снова мчался по шоссе М7 в сторону Балатона. Двое пассажиров устроились рядом. Парень взглянул на Варью, взглянул еще раз, покашлял и сказал:

— Дашь закурить?

Варью вынул из кармана пачку «Фечке», протянул бородатому.

— Она тоже возьмет, если не возражаешь,— сказал тот и взял две сигареты.

Варью кивнул. Закурили. «ЗИЛ» бойко шел вперед, голос его был ровен и бодр. Местность постепенно менялась. Солнце поднималось все выше, заливая светом шеренги тополей и кукурузные поля, контуры домов и рощ становились более четкими. Горизонт отодвинулся. Лето ярко сияло всеми своими красками. Среди пышной зелени мелькало вдруг красное пятно, испещренное желтым и синим. Варью очень хотелось включить магнитофон и послушать Эмерсона: он только-только начал осваивать записи ЭЛП и не дошел даже до «Аллегро барбаро»; да и львенка бы послушал еще разок. Но он опасался что бородатый или эта хилая девица отзовутся о музыке с пренебрежением и все испортят. Да если даже и похвалят!.. Кассету он планировал распробовать в одиночку, чтобы без спешки, все взвесит и решить, нравится ему эта музыка или он может спокойно без нее обойтись. Ему было уже немного жаль, что он взял попутчиков. Он искоса взглянул на бородатого. Парень был худ, как загнанная кляча, но подвижен и неспокоен. Он жадно затягивался сигаретой, ерзал на сиденье, шевелил пальцами, словно ощупывая что-то. Белки глаз его временами пугающе выкатывались.

— Откуда едете? — спросил Варью.

— Путешествуем мы,— ответил бородатый.

— Вижу. А откуда?

— Сейчас из Будапешта. Только вот машина, на которой ехали, до Фехервара шла. Не хотелось нам у развилки торчать, вот и вылезли тут.

— Сами из Пешта?

— Мы в пути... План у меня есть...

— Где-то вы все-таки живете?

— В Сентэндре мы жили, в семье... Да распалась семья... А жаль: здорово вперед продвинулись...

— В чем?

— Мы все уже понимали, чего хочет Маркузе.

— Чего же он хочет?

— Того же, что вся мыслящая, коллективно чувствующая молодежь, которая отвергает условности.

— Ага...— кивнул Варью.— И жена уже это понимала, и ребятня?

— Ребятня?

— Ну да: семья, дети...

— Это большая семья, нас там было четырнадцать человек.

— Неплохо. Бабушка, прабабушка... Всю семью собрали.

— Это коллективная семья... Женщины, мужчины... Ни у кого не было своей собственности или своей жены.

— Ага... Групповой секс,— захохотал Варью.

— Нет. Другое. Дети тоже были общие.

— Н-да... Интересно. Чем же вы там занимались?

— Читали Маркузе. Изучали Мао. Проверяли в ретроспекции выводы общественных наук и разоблачали идеалистов.

— И чем кончилось?

— Мы стали ясно видеть вещи. Каждый ясно видел ситуацию.

— Понятно... А вы там ели?

— Цель жизни человеческой не телесное, а духовное совершенствование.

— Значит, не ели?

— Ели. Что доставали, то ели.

— Не растолстели вы там, я вижу... Хочешь еще сигарету?

— Не повредит. В последнее время вокруг меня стал пропадать никотин.

— Закуривайте.