Булчу Берта - Кенгуру

— Внимание! Даю отправление...

Варью опустил в щель монеты — и флиппер зажужжал, защелкал. Металлические шарики неслись по коридорчикам, желобам, через дверцы-клапаны, натыкались на перегородки, блуждали, меняя направление, на магнитных полях, метались в опасной близости от воронкообразных отверстий, падение в которые означало бы конец игры, и, чудом удержавшись на краю, мчались дальше по лабиринту путаных ходов. Стенки флиппера и поле, где скакал и метался шарик, украшали цветные рисунки: лунный пейзаж, кратеры, пропасти, бункера. Лунные жители в скафандрах бегут куда-то с ракетными гарпунами в руках. Из отверстий в земле высовываются какие-то головы и смотрят — смотрят на игрока. На краю лунного диска солнечный ветер подхватывает и отрывает от почвы нескольких лунных жителей. Они борются с ветром. На обширное поле садится звездолет, из кабины лезут зеленые человечки. Они тоже в скафандрах; на шлемах у них странной формы антенны, похожие на руки с растопыренными пальцами, изучают, словно на ощупь, окружающее пространство. Поле, куда опустился звездолет, окружает пехота с реактивными двигателями за плечами, с каким-то остроконечным оружием в руках. Все вокруг — синее, серое и красное, нигде ни пятнышка желтого или зеленого...

Жожо, забыв обо всем, орудовала манипуляторами, нажимая на кнопки, снова и снова отправляя шарик к начальной позиции, ведя его через самые трудные коридоры, самые сложные препятствия. Варью взглянул на нее сбоку: каштановые волосы Жожо метались у нее по спине, она сосредоточенно, раскрасневшись, боролась за очки, которые должны были решить судьбу игрушечного кенгуру. Варью захотелось тут же поцеловать Жожо, прижать к себе ее хрупкое, как у девочки, тело, но приходилось следить и за своей игрой. Он не слишком любил флиппер, согласился играть, собственно, только ради Жожо — и без всякого энтузиазма гонял шарик по лабиринту. Игра по-настоящему заинтересовала его лишь после того, как на счетчике появилась цифра 800. Прежде, когда он подходил к флипперу, больше трехсот — четырехсот очков ему не удавалось набрать. Понемногу входя в азарт, он нажимал на кнопки быстро и точно, стараясь предугадать, куда метнется, где остановится шарик. Иногда казалось уже, шарик вот-вот провалится и игра будет окончена, но каждый раз шарик как-то проскакивал опасное место. Мелькнула цифра 1400, потом — 2000. Варью разогрелся; шарик как угорелый метался по магнитным полям меж лунными кратерами. Рядом Жожо давно уже кончила игру, но он едва обратил на это внимание. По худому лицу его текли крупные капли пота. Шарик провалился, когда на счетчике было 2960. Варью выпрямился, вытер лоб.

— Где мое пиво?

Жожо толкнула его в бок:

— Ты сюда посмотри!

На счетчике у Жожо стояло: 2001. Варью непонимающе посмотрел на цифру и не мог взять в толк, чему он должен удивляться.

— Старина, ты же чуть-чуть не превратился в кенгуру... На одно очко меньше — и все,— сказала Жожо.

— На два. Мы о двух тысячах договаривались.

— Мне хотелось очков на десять хотя бы выйти за две тысячи...

— А мои две тысячи девятьсот шестьдесят — Я они тоже ведь что-то значат. Восемьсот очков — я к тебе хорошо отношусь, тысяча четыреста ты мне нравишься больше всех, две тысячи — я тебя люблю. Тогда что же тебе две тысячи девятьсот шестьдесят — пустяк?..

— Три тысячи значило бы, что ты очень меня любишь.

— Об этом мы не договаривались.

— Это я про себя задумала,— ответила Жожо и сняла с флиппера игрушку.

— Давай мне моего кенгуру,— сказал Варью.

Жожо погладила игрушку и отдала ее Варью. Они пошли к выходу.

Бородатый парень у стены Я все еще наигрывал песню Лили Марлен «Ночью у казармы».

— А мне пиво полагается,— напомнил Варью, когда они вышли на улицу.

— Ты знаешь, я всегда чувствовала, что ты совсем и не превращался в кенгуру и что любишь меня. А теперь, когда выяснилось, что и вправду любишь — так все как-то стало странно. Мне бы хотелось, чтобы с нами случилось какое-нибудь чудо.

— Какое еще чудо?

— Не знаю... Если бы знала, то это было бы не чудо. Чудо ведь нельзя предвидеть, оно бывает неожиданным: что-то случится с тобой — и сразу все вокруг сделается каким-то иным, хорошим...

— А пока чудо не случилось, ты не будешь возражать против кружки пива? — перебил ее Варью, показывая на противоположную сторону улицы, где, распахнув настежь двери, зазывала прохожих веселая корчма.

Они перешли улицу, перед входом в корчму остановились поцеловаться. Пивной зал по случаю субботы был полон. За столиками сидели целые семьи; дети и женщины жевали ватрушки. Жожо и Варью переглянулись, покачали головами: дескать, ничего себе...

Жожо протолкалась к стойке и принесла две кружки пива. Пены было столько, что под ней едва нашлось место для пива — но по крайней мере оно было холодным. Варью и Жожо медленно пили кисловато-терпкую жидкость и смотрели друг на друга. Через несколько минут они уже снова были на улице; взявшись за руки, шли не спеша, выбирая сухие места между лужами. Вскоре они оказались на небольшой площади, возле освещенной церковки с раскрытыми дверьми. Недалеко от церкви, за статуей святой Елизаветы, под акациями стояли две скамейки. Жожо и Варью сели и обнялись. В церкви началась вечерняя месса; несколько опоздавших старушек торопливо вошли в двери. Варью повернул к себе голову Жожо, поцеловал ее. Свежие влажные губы Жожо, прижатые к его губам, становились все горячее и суше. Забыв обо всем, они тесно прижались друг к другу. Из церкви доносились слова лореттской литании. Протяжные возгласы священника чередовались с гортанно-визгливыми женскими голосами.

Господи небесный,

Помилуй нас!

Святый Иисусе,

Святый Дух господень,

Пресвятая Троица,

Пречистая дева Мария,

Помяни нас!

Святая Матерь божья, Всеблагая дева...

Варью сунул руку под кофточку Жожо; на ладонь ему доверчиво, словно два молодых голубя, легли ее груди. Ему с новой силой захотелось близости Жожо. Под нависшими ветвями акаций было темно, но луна то и дело выходила из-за облаков, освещая площадь и скамейки. Варью зарылся лицом в шелковистые волосы Жожо, нашел губами ее шею и, целуя, прошептал:

— Знаешь, Жожо... По-моему, та машина плохо считала. Там наверняка было три тысячи.

— Ох, Ворон, милый мой... Я так тебя люблю. Я и без машины знала, что ты тоже меня любишь... Всегда знала. Еще тогда, у железной дороги, помнишь, когда поезд остановился.

— Пойдем куда-нибудь... Куда-нибудь, где...— сказал Варью, вставая.

Жожо потянулась за ним, прижалась к нему всем телом.

— Хочешь, пойдем куда-нибудь? — еще раз спросил он.

Жожо, ничего не ответив, взяла его за руку и пошла. Вслед им неслись слова лореттской литании: