Булчу Берта - Кенгуру

Царские чертоги

славного Давида,

златый дом Марии...

Перед статуей святой Елизаветы Варью остановился, повернул Жожо к себе лицом, поцеловал ее.

— Ну, хочешь? — спросил он снова.

Жожо подняла голову, взглянула Варью в глаза:

— Ворон... У меня ребенок будет...

Варью несколько минут стоял, как громом пораженный. Потом потряс головой.

— Не понимаю.

— Когда ты у нас в доме был, в начале лета... Помнишь, еще мама неожиданно пришла...

— Помню, конечно... Да-да... Но ведь сейчас уже август. Почему ты раньше-то ничего не говорила?

— Сначала я сама не верила. А потом даже обрадовалась, что у меня тайна есть и никто ее не знает. Я такая была счастливая... А потом испугалась и стала каждую субботу ждать тебя в «Мотыльке». А тебя все не было и не было.

— Отец твой знает?

— Нет, отец не знает.

— Точно?

— Точно. Только мама знает. Если ты скажешь, я не буду рожать. Пойду к врачу. Еще есть время.

— Не об этом речь...

— Я чувствовала, что ты меня любишь. А если любишь, так эти две-три недели ничего не значат... Тебя никогда нет дома.

— И все-таки я не пойму, почему ты не сказала. Пришла бы к шести, еще застала бы меня на базе.

— Я два раза приходила. А ты в отъезде был. Не вернулся из рейса.

— Написала бы.

— Написала вот.

— Только теперь. Могла бы написать еще в июне.

— Тогда это еще тайна была. Моя тайна. У меня ведь тоже могут быть тайны, не только у тебя. Ты ведь не показал мне письмо Йоцо.

— Я же тебе предлагал на улице прочитать. На салфетке никакой тайны не было, только важная весть.

— А когда я просила показать, ты не дал.

— Ей-богу, Йоцо писал. Там о моей жизни идет речь...

— И о моей тоже. С девками переписываешься, а я...

Варью снова достал салфетку и протянул ее Жожо.

— Йоцо это писал. На, прочитай сама.

— Не буду я читать. Йоцо не пишет письма на салфетках. Это какая-нибудь паршивая девка тебе писала. Подбираешь их на дороге, а потом они сюда лезут.

— Ну, читай же, вот!.. «Привет. Йоцо». Это от Йоцо письмо.

— Не буду читать.

И тут Иштван Варью вдруг влепил ей пощечину. Позже он и сам не мог понять, как это случилось. Привели его в себя горькие рыдания Жожо; он увидел, что девушка поворачивается и бежит прочь. Варью выронил салфетку и бросился за ней, крича на бегу:

— Жожо! Постой... Я люблю тебя. Честное слово, машина неправильно посчитала. Там три тысячи было... Три тысячи...

На углу Жожо оглянулась и крикнула:

— Ненавижу тебя... Кенгуру!

Варью остановился, вытер потный лоб. Потом повернулся к церкви. Он, впрочем, и сам не знал, что ему там нужно. Из церкви выходили люди; он шел вместе с ними, влекомый человеческим потоком, как щепка ручьем. Вокруг бормотали что-то старухи — словно заклинания произносили. Луна сияла на небе в полную силу; облака, сбившись у горизонта, неспешно ползли куда-то, подталкиваемые ночным ветром. Этот ветер не упоминался в последней метеосводке, наверное, потому, что он не фигурировал ни в австрийских, ни в британских прогнозах погоды. Так что если ветер и нес облака, то делал это неофициально. В тех же метеосводках облака стояли на месте всю ночь и даже утром, суля дожди и грозы. Луна же плевать хотела на метеосводки. Сначала луна была оранжевой, потом побелела. Она царственно сияла на небосводе. Облака ее не интересовали; облака и их перемещение — об этом пусть болит голова у людишек на земле. Луна же себе на уме, у нее свои дела. Варью смотрел на луну. Луна светила во всю мочь, ей было совершенно до лампочки, что Варью сейчас глядит на нее и что он остался совсем один. Старухи и верующие рабочие понемногу исчезали в переулках. Варью, злой и расстроенный, шагал дальше. Завернул в какую-то корчму, выпил пива. Потом помочился под липой и снова брел куда-то по улицам. И очень удивился, когда оказался возле своего дома.

Он долго сидел на краю своей постели, размышлял, курил. На тридцатой сигарете в кухню вошла сестра. Нагнувшись к крану, она большими глотками пила воду. А когда выпрямилась, заметила огонек его сигареты.

— Ты что, Пишта? — спросила она.

— Сижу.

— Накурил-то!.. Дышать нечем... Я думала, ты спишь давно.

— Не могу заснуть.

— Что-нибудь случилось?..

— Плохо мое дело, Мари...

— В аварию, что ли, попал?

— Нет... Девчонку одну ударил.

— Ну и что? Чего ты переживаешь?

— Потому что люблю ее.

— Н-да... Даже не знаю, что сказать... Да и спать охота... Вот что: ты ей позвони потом по телефону. Она обрадуется... Лацика опять на горло жаловался, вечером пришлось врача вызывать...

— Мари... Дело в том, что девушка эта беременна.

— От тебя?

— От меня... Она сама так сказала.

— Тогда ложись и спи спокойно, завтра она сама тебе позвонит. Спи, хоть в субботу выспаться надо.

— Мари... Я ее люблю.

— Это ее забота. Чем я-то могу ей помочь?

— Она призналась, что в положении, а я ей по морде. Что мне делать? Посоветуй, Мари, ты лучше в таких делах разбираешься.

— Красивая хоть она?

— Красивая. Такая тоненькая, хрупкая, как девочка.

— Где ты ее ударил?

— У польской церкви.

— Если она домой пошла, можешь спать спокойно. А если нет... Тогда...

— Тогда беда?..

— Беда.

— Пойти к ней, узнать? Как ты считаешь, Мари?

— Надо, пойти. Если ее нет дома, то беда.

Варью вскочил и выбежал из квартиры. Ступеньки гремели у него под ногами. Пробежав мимо витрин соседних магазинов, он повернул налево. Близилась полночь. Закрывались пивные, кафе, рестораны. Вдоль стен брели, пошатываясь, пьяные. Кое-где, под фонарными столбами, завязывалась потасовка.

Не обращая внимания на пьяных, Иштван Варью бежал к Черкесской улице. Худощавая его фигура казалась огромной в свете дальних фонарей. Вообще он напоминал сейчас какую-то гигантскую гончую, которая потеряла след зайца, но еще надеется его найти... Варью бежал изо всех сил. Время словно остановилось для него. Полночь уже наверняка миновала, когда он повернул на Черкесскую улицу,

Только тут он забеспокоился: а узнает ли он дом, в котором был лишь один-единственный раз, и тоже в темноте. И вдруг дом оказался прямо перед ним. Варью, с трудом переводя дыхание, ухватился за доски невысокого заборчика. Он сразу узнал этот дом с двумя окошками на фасаде и небольшой верандой; даже силуэты хозяйственных построек во дворе, за виноградником и деревьями, были ему знакомы... Варью стоял, не зная, что же делать дальше.

Наконец он наклонился, на ощупь собрал в ладонь немного мелкого щебня с тротуара и стал бросать камешки в окно комнаты Жожо. Стекло тонко зазвякало. В доме вспыхнуло электричество; свет просачивался по краям завешанного окна. Варью ждал. Но все было тихо. Тогда он крикнул:

— Жожо!

Свет в комнате погас. Это совсем взбесило Варью: он бросился к калитке и стал трясти ее изо всех сил. Потом нажал ручку. Калитка открылась, она даже не была заперта. Варью подбежал к двери и заколотил в нее кулаками, крича: