Владислав Оркан - Батраки

Под утро она спокойно задремала и, проснувшись, почувствовала себя бодрее.

— Ну, слава богу! — прошептала она. — Стало быть, у меня просто жар, а не что другое… Может, и это пройдет, как встану.

И она медленно сползла с постели, хотя у нее шумело в ушах и подкашивались ноги.

— Мама, вам что-нибудь мерещилось ночью? — спросила Зося.

— Ох, мерещилось, дочка, мерещилось!

— Я слышала, вы все стонали…

— Читай-ка молитву!

Маргоська пошла за водой, но, выйдя из сеней, едва не упала, так худо ей стало на морозе.

Прислонясь к столбу, она долго стояла, тяжело дыша, пока не пришла в себя. С большим трудом она принесла ведра с водой, через силу приготовила завтрак. Но сама уже ничего не ела. Колики ее схватили такие, что она не могла устоять на ногах. Пришлось лечь. Она сказала Зосе, что нужно по хозяйству, легла на соломенный тюфяк и больше уже не вставала.

Зося сначала плакала, чтобы заставить мать подняться, но когда увидела, что это не помогает, сама стала хозяйничать. Она вспоминала, что и как делала мать, и повторяла это изо дня в день, напрягая свои хрупкие силы.

Тяжелые ведра девочка не могла дотащить и носила воду в горшке. С дровами она иной раз полдня возилась, пока их не расколет. А делала она все без указаний матери, хотя всякий раз, принимаясь за стряпню, подходила к постели и спрашивала:

— Мама! Что вам сегодня сварить?

— Вари, что хочешь… — всегда одинаково отвечала мать.

— А вы опять не будете есть, как и вчера?..

— Не приставай ты ко мне, не приставай…

Мать отворачивалась лицом к стене.

И Зося готовила по своему разумению, жалобно поглядывая на постель.

Потом наливала варево в миску и ставила на табуретку у изголовья.

— Ешьте, матуля…

— Не буду… Оставь меня…

— Да как же это? — всхлипывала Зося. — И сейчас нет, и потом нет… когда же вы будете? Совсем себя заморите!

— Не голодна я…

— Ну да! Скажете тоже! А что вы ели?

— Вот тут у меня подпирает… — показывала больная.

Постоит-постоит Зося у постели, потом видит, что мать не приневолишь, берет миску и отходит к лавке. Солить похлебку было нечем, ну, да она с ней глотала соленые слезы.

В минуты досуга девочка подолгу простаивала у постели и с тревогой допытывалась:

— Да что с вами такое, мамуля?

У Маргоськи слезы выступали на глазах, и она с усилием отвечала:

— Ничего, дочка, ничего… пройдет.

— Вы скажите, мама, чем вам пособить. Может, сбегать за кем?..

— За кем? Полно, дочка… Кто сюда пойдет?

— Есть же люди.

— Они для себя живут… Встань-ка на колени да почитай молитву, чтобы я видела…

Зося опускалась на колени возле сундучка и читала заученную молитву. Но этого ей казалось мало, и она прибавляла от себя еще просьбы, такие простодушные и горячие, что мать, слушая их, плакала.

С огромным нетерпением Зося ждала дня, когда мать встанет… и не могла дождаться. Может, завтра, может, послезавтра! Дни шли за днями, а больной не становилось лучше…

Все чаще она впадала в забытье, ничего не видела вокруг, не узнавала Зоею, которая стояла у ее постели с широко раскрытыми глазами.

Время от времени к ней возвращалось сознание, а вместе с ним толпой налетали горькие думы, терзавшие ее сильнее, чем болезнь…

— Никто не навестит меня, никто не поможет… Так и придется мне тут одной дожидаться конца. И напрасно я на дверь поглядываю: никто сюда не придет! Люди живут, а ты тут помирай…

О Ягнеске она перестала думать. Кто знает, куда она девалась? Зато о Юзке думала часто и с болью в сердце.

— Растишь дитя себе на радость… Все силы кладешь на него, стараешься, чтоб ему было получше! Кажется, сердце для него отдашь, всю душу отдашь… А захвораешь — господи боже! Валяешься, заброшенная, на соломе, а сын и не посмотрит! Настанет твой час — силы-то уходят! — и некому даже позвать ксендза, ох, некому! — причитала Маргоська. — И ни здоровья у тебя, ни радости хоть на полушку… Боже милостивый!

Потом она сквозь слезы глядела на Зоек;.

— Вот и это дитя… Останется одна, без призору… С малых лет, как я, пойдет в чужие люди… на вечные мытарства да на горе… И не жаль тебе, господи, такое дитя?

Она лежала бледная, иссохшая, вытянувшись на постели. Лицо ее потемнело дочерна, волосы слиплись прядями. Увидев ее, можно было бы подумать, что жизнь давно от нее бежала, если бы не глаза… огромные остекленевшие глаза.

В них остановилась душа, улетая из тела. И видна в них была бесконечность — безнадежность и бескрайная тоска…

— Господи! — взывала она в минуты слабости. — Господи! За что ты меня оставил? Сиротами бросил нас на земле… Ты дал нам изведать муку твою… Иисусе! И мы не роптали, покорно несли этот крест… Так дай нам хоть тихую кончину и не покидай в час смерти, Иисусе!

Были минуты, когда Зося думала, что мать умирает. Тогда она рыдала так горько, что впавшая в беспамятство мать возвращалась к жизни.

Однажды после такой ночи, когда смерть схватилась с жизнью и, казалось, вот-вот ее задушит, наступило незначительное улучшение.

У Зоей сердце запрыгало от счастья, когда утром мать крикнула: «Есть!» Она подбежала к постели и робко спросила, боясь, что мать снова ничего не захочет:

— А что вы будете есть, мамуся?

— Из муки сделай… из муки!

Радость Зоей сразу померкла. Уже неделю она ела одну картошку, и больше в хате ничего не было. Что делать?

— Может, вы картошечки поедите? — спросила она чуть слышно.

— Ох, нет, нет!

— Так что же вам дать?..

— Из муки… свари с молоком… Ах, правда! Молока-то нет… — она взглянула на Зоею. — Ты чего плачешь, дочка?

— И муки тоже нет…

Наступило грустное молчание.

Маргоська заплакала — слезы одна за другой катились на постель.

— Мамуся! — шепнула Зося.

— Что?

— Я схожу в деревню…

— В такой снег!

— Я пройду. Вот увидите! Обую старые керпцы, оденусь…

Маргоська не отвечала, а Зося, переминаясь с ноги на ногу, заглядывала ей в глаза с немым ожиданием.

— Мамуся!

Больная с усилием повернула к ней голову.

— Что ж, хочешь итти, иди… Только ни к чему это.

— У людей-то есть… Неужели они нам не дадут?

— Боже милостивый!

Зося мигом обулась, укуталась в материя платок…

— А как сказать? — спросила она уже в дверях.

— Проси хорошенько, чтобы дали тебе хоть каплю молока…

— И муки?

— И муки или зерна… Хоть щепотку!

— Хорошо.

— Да скорее возвращайся…

— Чего мне там сидеть!

— Видишь, Дочка, ведь я…

Зося уже вышла. Приперев дверь в сенях, она побежала по сыпучему снегу прямо к мосткам.

«Как чудно в глазах! — думала она. — Так и переливает, словно на солнышко глядишь… А уж белешенько кругом…»

Она в первый раз за эту зиму уходила так далеко. Ее веселил снег, хрустевший под ногами.