Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

— Кого?

— … и убить его выпало мне.

— Кого? — повторил Филипп. Он не на шутку испугался.

— Это мое дело, — коротко ответил рыжебородый. — Не суй нос в наши дела.

— Ты не доверяешь мне?

Иуда смерил его взглядом и снова схватил за руку.

— Слушай хорошенько, что я скажу тебе, Филипп, и ни звука никому об этом — иначе тебе конец! Я иду в пустыню, в обитель. Меня позвали выковать им кое-какие вещи. Через несколько дней — три-четыре — я буду идти снова мимо вас. Обдумай как следует то, о чем мы говорили. Не болтай. Реши сам. Если ты мужчина и придешь к правильному решению, я открою тебе, кого мы собираемся убить.

— Кого? Я его знаю?

— Не спеши. Пока ты еще не вступил в наше братство, — он протянул свою лапищу. — Прощай, Филипп. Ты был ничем до сегодняшнего дня, никому не было дела, жив ты или мертв. Так же и я был ничем до дня, пока не вступил в братство. Но с тех пор я стал другим человеком, я стал мужчиной. Нет больше рыжебородого Иуды, кузнеца, который пахал, как вол, с единственной целью набить свое брюхо. Теперь я тружусь во имя великой цели — понимаешь? — великой. А тот, кто трудится на благо великой цели, сам становится великим, даже если он последняя спица в колесе. Понял? Это все, что я хотел сказать тебе. Прощай! — Он пнул своего осла и повернул в пустыню.

Филипп остался один. Опершись подбородком о свой посох, он смотрел вслед Иуде, пока тот не исчез за камнями.

«Здорово рассуждает этот рыжебородый, — думал пастух, — прямо как святой. Может, чего и приврал, но какая разница! На словах у него получается все прекрасно, вот когда он перейдет к делу… Берегись, бедняга Филипп. Подумай о своих маленьких овечках. Это дело надо обмозговать. Лучше всего подождать и посмотреть, что из этого получится», — он закинул посох за плечо и, насвистывая, поспешил к своим овцам.

Тем временем работники Зеведея развели огонь и поставили воду для похлебки и, как только она закипела, побросали в нее моллюсков, овощи, рыбу и заросший зелеными водорослями камень, чтобы похлебка пахла морем. Голодные рыбаки расселись кружком вокруг котла, неторопливо беседуя И поджидая, когда приготовится уха. Старший из них наклонился к своему соседу:

— Приятно было посмотреть, как рыжебородый швырнул ему все это в морду. Главное — терпение. Наступит день, и бедные возвысятся, а богатые падут на самое дно. Это и есть справедливость.

— Ты думаешь, это когда-нибудь будет? — ответил другой, с детства не расстававшийся с голодом. — Будет на этом свете?

— Есть Господь или нет? — откликнулся старик. — Есть! Он справедлив или нет? Он должен быть справедливым, если Он Господь! Он справедлив. Значит, это будет. Нам нужно только потерпеть, сынок, только потерпеть.

Что это вы там бубните? — с подозрением поинтересовался Зеведей, до которого долетели отдельные слова. — Ваше дело работать, а не болтать о Боге. Ему лучше вашего известны Его намерения.

Мгновенно воцарилась тишина. Старый рыбак поднялся и, взяв деревянную ложку, помешал похлебку.

В час, когда утро пало на озеро, казавшееся столь девственным, словно оно только что вышло из рук Создателя, и рыбаки тянули свои сети, сын Марии шел по дороге со старшим сыном Зеведея Иаковом. Магдала осталась уже далеко позади. И теперь они то и дело останавливались, чтобы сказать слова утешения женщинам, оплакивавшим погибший урожай. Иакова ливень тоже застал в Магдале и, переночевав у приятеля, он поднялся до рассвета, чтобы продолжить свой путь.

Он шлепал по грязи в синих предрассветных сумерках, спеша добраться до Генисарета. Горечь виденного им в Назарете уже осела в его душе. Распятый зелот отодвинулся в далекие глубины памяти, оттесненный каждодневными заботами — отцовскими лодками и рыбаками. Он перепрыгивал через ямы, вымытые дождем. С деревьев капало — они не то смеялись, не то плакали; проснулись птицы — день обещал быть великолепным. Но по мере того как прибывал свет, становилось видно, какие потери принес ливень на тока. Собранные пшеница и ячмень неслись теперь с потоками воды по дороге. На поля уже высыпали первые крестьяне со своими женами, которые затягивали погребальную песнь. И тут он увидел сына Марии, склонившегося над двумя старухами у разоренного тока.

Он сжал посох и выругался. Назарет с крестом и распятым зелотом снова всплыл у него в памяти. А теперь — смотрите, этот римский прихвостень оплакивает с женщинами погибшее зерно. Душа Иакова была грубой и упрямой. Он унаследовал все черты своего отца — жадность, отсутствие сострадания, громкий голос и ничем не напоминал свою добрую мать Саломею или нежного и милого брата Иоанна… Сжав посох, он с мрачной решительностью двинулся к токам.

Сын Марии со струящимися по лицу слезами поднимался, чтобы вернуться на дорогу. Старухи хватали его за руки, покрывая их поцелуями, и не давали ему уйти. Никто не мог сравниться с этим случайным прохожим в сказанных им словах утешения.

— Не плачьте, не плачьте, я вернусь, — повторял он, медленно освобождая свои руки из старых ссохшихся ладоней.

Иаков замедлил шаги — рот его открылся от изумления. Глаза римского прихвостня блестели от слез. Взгляд его то устремлялся к розовеющим небесам, то опускался вниз на землю к копающимся в грязи и плачущим людям.

— Неужто это тот, кто строгает нам кресты и распинает наших пророков? — в недоумении пробормотал Иаков. — Его лицо сияет, как у пророка Илии.

Сын Марии в это время спустился с тока и, увидев и узнав Иакова, приложил руку к сердцу в знак приветствия.

— Куда ты идешь, сын Марии? — произнес сын Зеведея как можно мягче и тут же добавил, не дожидаясь ответа: — Пошли вместе. Дорога длинная, а вдвоем мы ее скоротаем.

«Дорога длинная, и вдвоем мы ее скоротаем», — повторил про себя сын Марии, но не стал говорить о том, что промелькнуло у него в голове.

— Пойдем, — лишь ответил он, и они тронулись к Капернауму.

Некоторое время они молчали. С каждого тока доносился женский плач. Старики, опершись на свои посохи, молчаливо взирали, как потоки воды уносят зерно. Крестьяне с почерневшими лицами неподвижно стояли на своих сжатых и опустошенных полях — одни молчали, другие посылали проклятия.

— Если бы нашелся человек, готовый отдать свою жизнь, чтобы народ не умер с голода, — вздохнул сын Марии.

Иаков украдкой взглянул на него.

— Если бы ты мог стать зерном, — усмехнулся он, — чтобы спасти народ, ты бы согласился на это?

— А кто бы не согласился? — спросил сын Марии.

Ястребиные глаза Иакова вспыхнули.

— Я, — ответил он.

Сын Марии промолчал, и Иаков ощутил жгучую обиду.

— Почему я должен умирать? — возмутился рыбак. — Господь наслал ливень. Разве я не прав? — и он свирепо взглянул на небо. — Зачем Господь сделал это? Чем люди обидели Его? Я не понимаю. А ты, сын Марии?