Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

Вздрагивая, она подошла к сыну. Он стоял, сложив руки и устремив свой взгляд на озеро.

— Пойдем, дитя мое, — ласково промолвила она, — пойдем, давай вместе вернемся домой…

Услышав голос, он обернулся и удивленно посмотрел на нее, словно спрашивая, кто она такая.

— Пойдем, дитя мое, — повторила Мария, обнимая его. — Почему ты так на меня смотришь? Ты не узнаешь меня? Я твоя мать. Пойдем, в Назарете тебя ждут братья и твой старый отец…

Иисус покачал головой.

— Какая мать? Какие братья? — спокойно произнес он. — Здесь моя мать и братья мои, — протянув руку, он указал на бродяг, их жен и рыжего Иуду, который безмолвно стоял в толпе, не сводя с него ненавидящего взгляда. — А отец мой, — он поднял палец к небесам, — отец мой — Господь.

Глаза Марии наполнились слезами.

— Есть ли на всем белом свете мать несчастнее меня? У меня был единственный сын, единственный, и теперь… — воскликнула она.

До Саломеи долетел ее крик, и, оставив мужа, она вернулась и взяла Марию за руку. Но та не хотела идти и снова, повернувшись, закричала сыну:

— Так ты не идешь? Последний раз прошу тебя: пойдем!

Иисус молчал, снова повернувшись к озеру.

— Значит, не идешь? — с отчаянием выкрикнула мать и подняла руку. — А материнского проклятия ты не боишься?

— Я ничего не боюсь, — не оборачиваясь, ответил ей сын, — и никого, кроме Господа.

Лицо Марии искривилось от гнева, и, воздев к небу кулак, она совсем уже была готова произнести проклятие, но старая Саломея вовремя успела остановить ее.

— Не надо! Не делай этого! — воскликнула она и, обхватив Марию за пояс, силой потащила прочь. — Пойдем, Мария, дорогая моя, давай пойдем. Мне надо тебе кое-что сказать.

И обе женщины начали спускаться к Капернауму. Впереди них топал разгневанный Зеведей, сшибая посохом головки чертополоха.

— Что ты плачешь, Мария, дитя мое? Разве ты не видела? — говорила Саломея.

— Что? — удивленно взглянула на нее Мария, сдерживая слезы.

— Когда он говорил, ты не видела голубые крылья за его спиной, тысячи крыл? Клянусь тебе, Мария, там была целая армия ангелов.

Но Мария лишь в отчаянии покачала головой.

— Я ничего не видела… ничего… ничего… Да и к чему мне ангелы, Саломея? Я хочу, чтобы у него были дети и внуки, чтобы они окружали его, а не ангелы!

Но в глазах старой Саломеи стояло чудесное видение. Дотронувшись до груди Марии, она зашептала, словно делясь с ней страшной тайной:

— Благословенна ты, Мария, благословен и плод твоего чрева.

Но Мария безутешно качала головой и плакала.

Разъяренные бродяги тем временем окружили Иисуса. Они выкрикивали угрозы, стучали по земле посохами и размахивали пустыми корзинами.

— Смерть богатым! Ты хорошо сказал, сын Марии! Смерть богатым! — кричали они. — Веди нас, и мы сожжем Зеведеев дом!

— Нет, не будем его жечь, — возражали другие. — Ворвемся внутрь и поделим между собой его зерно, масло, вино и сундуки, полные богатых одежд… Смерть богатым!

— Я не говорил этого! — в отчаянии взмахнул руками Иисус. — Я не говорил этого! Я говорил: «Братья, любовь!»

Но бедняки обезумели и оглохли от голода.

— Прав Андрей, — вопили они. — Сначала огонь и топор, а потом любовь!

Стоя рядом с Иисусом, Андрей слышал эти крики, но голова его была опущена, и он молчал. «Когда говорил мой учитель в пустыне, — подумал он, — слова его падали на головы людей как камни, сминая их. Этот человек, стоящий рядом, делит слова между людьми, словно хлеб… Кто из них был прав? Какой путь ведет к спасению — сила или любовь?»

Пока Андрей прикидывал, что к чему, он почувствовал, что ему на голову опустились две ладони — это Иисус подошел к нему и мягко коснулся. Пальцы его были такими длинными и мягкими, что казались уже ангельскими. Они обхватили голову Андрея, и тот не сопротивлялся. Он чувствовал, как раскрываются швы его черепа и внутрь вливается неизъяснимо сладостный поток, как он омывает его мозг, стекая в рот, к сердцу, чреслам и, растекаясь, доходит до подошв. И вся душа его возликовала, словно засохшее дерево, впитавшее влагу. Он молчал. О, если бы эти руки всегда оставались над ним! Наконец, после стольких лет борьбы он ощутил покой и душевный мир.

Чуть в стороне беседовали Филипп и простак Нафанаил — два неразлучных друга.

— Он мне нравится, — сказал долговязый сапожник. — Его голос сладок, как мед. Поверишь ли, у меня даже слюнки потекли, пока я его слушал.

— А мне не нравится, — возразил пастух. — Он говорит одно, а делает другое. Восклицает «Любовь! Любовь!» — а сам делает кресты и распинает.

— Говорю тебе, Филипп, это дело прошлое. Ему нужно было пережить это. Теперь он ступил на путь Господа.

— Мне нужны поступки, — настаивал Филипп. — Вот на моих овец напал мор. Пусть сходит и благословит их. Если они исцелятся, я поверю ему. А если нет, пусть идет, сам знаешь куда. Что ты качаешь головой? Если он хочет спасти мир, пусть начнет с моих овец.

Опустившаяся ночь, словно плащаницей, накрыла озеро, виноградники и людей. На востоке зажглась алая звезда, будто капля вина над пустыней.

Внезапно Иисус почувствовал, как он устал и проголодался. Ему захотелось остаться одному. Люди постепенно тоже возвращались мыслями к своим заботам, вспоминая о предстоящей дороге домой и о ждущих дома малышах. Каждодневные заботы нахлынули снова. Словно вспышка молнии отвлекла их на мгновение, но погасла, и они снова вернулись в обычный круговорот дел. По одному и парами, украдкой, будто предатели, они уходили и исчезали в темноте.

Охваченный грустью, Иисус лег на древний мрамор. Никто не протянул ему руки на прощанье, никто не спросил, не голоден ли он, есть ли где ему переночевать. Он лежал вниз лицом и слушал удалявшиеся шаги — все дальше, дальше, пока они не замерли в отдалении. Наконец наступила полная тишина. Он поднял голову — никого. Он огляделся — темнота. Люди ушли. Лишь звезды сияли над его головой, и внутри него затаились голод и страх. Куда ему идти? В какую дверь постучать? Он снова свернулся на остывающем камне, горечь и обида нахлынули на него. «Даже у лис есть норы, — подумал он, — а у меня нет». Он закрыл глаза. Стемнело и похолодало, его стала бить дрожь.

Внезапно до него донеслись стон и сдержанные рыдания. Он открыл глаза и различил в темноте женщину, которая ползла к нему на коленях. Добравшись, она распустила волосы и принялась обтирать ему ноги, которые были безжалостно изранены камнями. Он узнал ее.

— Мария, сестра моя, — промолвил он, опуская руку на ее голову, — Мария, сестра моя, возвращайся домой и не греши больше.

— Иисус, брат мой, — ответила она, целуя ему ноги, — позволь мне следовать за тобой, пока я не умру. Теперь я поняла, что такое любовь.