Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

Рассвирепев, увечные и больные были уже готовы ворваться в дом, на пороге которого стоял Иисус. Ученики окружили его. Магдалина в ужасе бросилась запирать дверь, но Иисус остановил ее.

— Магдалина, сестра моя, это — несчастные обреченные люди, они лишены душ. Я заглянул внутрь их, но не нашел души. Увы. Огонь для них единственное лекарство, — он решительно шагнул к толпе. Взгляд его стал сухим и безжалостным. — Как выжигаем мы поля перед посевом, так Господь выжжет землю. У Него нет сострадания к терниям, плевелам и полыни. Такова справедливость. Прощайте! — он повернулся к Фоме: — Труби в свой рог. Мы уходим.

И он вытянул вперед свой посох.

Остолбеневшие люди расступились, давая ему пройти. Магдалина вбежала в дом, схватила платок и, оставив незаконченную пряжу, не покормив птиц во дворе, швырнула ключ на середину дороги. Не оглядываясь, туго повязав платок, она последовала за сыном Марии.

Начинало смеркаться, когда они добрались до Капернаума. Гроза прошла стороной — налетевший северный ветер отнес тучи к югу.

— Заночуем в нашем доме, — предложили оба Зеведеевых сына. — Дом большой — места всем хватит. Там и обоснуемся.

— А старый Зеведей? — рассмеялся Петр. — Он и ангелу не даст глотка воды.

— Доверимся учителю, — залился краской Иоанн. — Увидишь, от одного его дыхания он образумится.

Но Иисус не слышал этого. Он шел впереди, и мысли его были с теми слепыми, хромыми и прокаженными… «Ах, если б я только мог, дунув на каждого, пробудить его спящую душу! — думал он. — Тогда и плоть стала бы душой и исцелилась сама собой!»

Фома достал рог и собрался трубить, но Иисус остановил его.

— Не надо. Я устал…

И действительно, он был бледен, под глазами легли синие круги. Магдалина постучалась в первую дверь, попросила воды и напоила Иисуса.

— Теперь я должен тебе чашу прохладной воды, Магдалина, — улыбнулся он и, вспомнив, что он сказал самаритянке у колодца Иакова, добавил: — Я отплачу тебе чашей бессмертной влаги.

— Ты давно уже за все отплатил мне, рабби, — залилась краской Магдалина.

Дверь в дом Нафанаила была открыта, и сам хозяин стоял во дворе под смоковницей, срезая засохшие ветви. Филипп, поспешно отделившись от своих спутников, вбежал в дом.

— Нафанаил, мне надо тебе кое-что сказать. Кончай работу.

Нафанаил последовал за ним в дом и зажег лампаду.

— Бросай свои лампады, смоковницы, дом и пошли, — выпалил Филипп.

— Куда?

— Куда? Ты что, не знаешь? Конец света! Не сегодня завтра небеса разверзнутся, и земля будет обращена в прах. Давай шевелись, скорей входи на ковчег, чтобы спастись.

— На какой ковчег?

— На судно сына Марии, сына Давида, — нашего учителя из Назарета. Он только что вернулся из пустыни, где встречался с Господом. Они говорили о спасении мира и его конце. Господь благословил нашего Иисуса и сказал: «Иди выбирай, кого надо спасти. Ты — новый Ной. Вот тебе ключ спасения». И дал ему ключ, который висит у него на шее, только человеческий глаз не может его увидеть.

— Говори яснее, Филипп, я ничего не понимаю. Когда произошли все эти чудеса?

— Только что, говорю тебе, в Иорданской пустыне. Крестителя казнили, и душа его вошла в Иисуса. Его стало не узнать, так он переменился — стал свирепым, от рук его искры летят. Да что говорить, вот только что в Кане он прикоснулся к расслабленной дочери центуриона Назарета, и она тут же вскочила и принялась танцевать. Да, клянусь тебе нашей дружбой! Нельзя терять времени. Идем!

— Послушай, Филипп, — вздохнул Нафанаил, — я так хорошо устроился, у меня столько заказов. Взгляни на все эти сандалии — их надо закончить. Только мои дела пошли на лад, и тут… — Он окинул любовным взглядом свои инструменты, табуретку, сидя на которой делал обувь, сапожный нож, шила, вощеную бечеву, деревянные колодки и снова вздохнул… — Как я оставлю это?

— Не волнуйся, наверху тебя ждут золотые инструменты. Ты будешь чинить золотые сандалии ангелов, и заказов тебе хватит на целую вечность. Будешь шить и пороть — работы хватит. Только давай пошевеливайся — иди к учителю и скажи ему: «Я с тобой!» Больше от тебя ничего не требуется. «Я с тобой, и я буду следовать за тобой, куда бы ты ни пошел… до самой смерти!» Мы все в этом поклялись.

— До самой смерти! — вздрогнул сапожник. Несмотря на его недюжинную силу и огромный рост, сердце у него было робкое и мягкое.

— Да это только так говорится! — успокоил его пастух. — Мы все поклялись, но не бойся — мы идем к величию, а не на смерть! Этот человек, друг мой, даже не человек. Нет, он — Сын человеческий!

— А это разве не одно и то же?

— Одно и то же? И тебе не стыдно говорить такое? Ты что, никогда не слышал книги пророка Даниила? Сын человеческий — значит Мессия, другими словами — Царь! Он вскоре воссядет на престол Вселенной, а мы — все, у кого хватило ума пристать к нему, — разделим с ним славу и богатство. И ты не будешь больше ходить босым. Ты будешь носить золотые сандалии, и ангелы будут склоняться, чтобы завязать тебе на них тесемки. Нафанаил, говорю тебе, это стоящее дело. Смотри, не упусти. Ну, что еще можно сказать? Даже Фома присоединился к нам. Учуял, мошенник, отдал бедным последнюю рубаху и примчался. И ты беги. Он сейчас у Зеведея. Давай, пошли!

— Ну смотри, Филипп, сам будешь отвечать, — наконец решился Нафанаил. — И предупреждаю тебя: если мне не понравится, я сразу уйду. Я ко всему готов, но только не к распятию.

— Ладно, ладно, в этом случае мы оба смоемся. Ты что, думаешь, я совсем с ума сошел? Договорились? Идем!

— Ну, с Богом! — Нафанаил запер дверь, запихал ключ под хитон, и, взявшись за руки, оба друга направились к Зеведееву дому.

Иисус с учениками сидел, греясь у пылающего очага. Вокруг, лучась от радости, суетилась старая Саломея. Все ее болезни как рукой сняло. Она буквально летала между кухней и комнатой, накрывая на стол, и не было предела ее гордости за сыновей, за то, что ей довелось прислуживать святому человеку, возвестившему Царство Божие. Иоанн прошептал что-то матери на ухо, бросая взгляды на продрогших товарищей и их холщовые одежды. Мать ответила улыбкой и, войдя во внутренние комнаты, раскрыла сундук и достала шерстяные плащи. Быстро, пока не вернулся муж, она раздала их приятелям, — а самый плотный, ослепительно белый, она заботливо набросила на плечи Иисуса.

— Да будешь благословенна ты, мать Саломея, — улыбнулся он ей. — Твоя доля — заботиться о плоти. Плоть, как верблюд, на котором душа пересекает пустыню. Заботься же о ней, чтобы ей хватило сил вынести все.

Старый Зеведей, войдя, уставился на незваных гостей и, не слишком радушно поприветствовав их, уселся в углу. Эти воры (так он теперь их называл) вовсе не нравились ему. Кто пригласил их к нему в дом? А его расточительная жена устроила им настоящее пиршество! Да будет проклят день, когда появился этот новый фанатик! Довольно уже того, что он украл у него обоих сыновей! Так нет же, еще день-деньской приходилось ругаться со своей глупой женой, которая встала на сторону мальчиков. «Они правильно сделали. Этот человек — настоящий пророк: он станет царем, победит римлян и воссядет на престол Израиля. Тогда Иоанн воссядет справа от него, а Иаков слева — оба станут большими князьями, а не простыми рыбаками! И почему они должны губить свою жизнь здесь, у воды?» — вот что она говорила. А он то ругался и бил все, что под руку попадалось, то сдавался в отчаянии и уходил бродить, как безумный, по берегу озера. И в конце концов он начал пить. А теперь — мало того! — все эти разбойники у него в доме: девять ненасытных глоток, да еще эта шлюха Магдалина. Уселись вокруг стола и даже не смотрят на него — на него, хозяина дома, даже разрешения у него не спросят. Вот до чего докатились! И ради этих паразитов он и его предки трудились столько лет?!