Виллем Элсхот - Избранное

Конечно, в тот солнечный день, когда «Жозефина» вышла в открытое море, я был в Марселе. Она воистину была прекрасна в светло-сером свадебном наряде, с красно-белой полосой на черной трубе: для эмблемы только что появившегося на свет «Пароходства Джека Пеетерса» я выбрал цвета Антверпена.

Счастливый папаша в галстуке с жемчужиной и с бриллиантом на пальце передал мне телеграмму из Брюсселя: «Счастливого плавания застрахуйте всех возможных случаев».

— Вот кто никогда не теряет голову, — констатировал де Кастеллан с восхищением.

Он сам марселец, так что ему без труда удалось собрать на этот рейс команду, состоящую из десятка темнокожих парней — для однодневного перехода больше не надо. Пятеро в одних трусах сидели, болтая ногами, на перилах палубы. Под аккомпанемент ударов пятками о фальшборт они пели в два голоса на мотив популярной песенки:

Квинтет замолк, когда шестой, который в отличие от них был одет и носил на голове кивер времен санкюлотов, двинулся по сходням навстречу нам и приветствовал нас так торжественно, будто принимал русского царя.

Де Кастеллан представил нас друг другу: «Познакомьтесь — это владелец судна, а это капитан». Я сказал, что мне очень приятно.

— Они удивляются, что мы плывем без груза, — заявил флибустьер, ткнув пальцем себе за спину. Он усмехнулся и подмигнул, будто догадывался, что «Жозефина» просто-напросто удирает. Но тысяча франков, которую он мог по своему усмотрению разделить среди команды, сразу рассеяла его подозрения. Он пригласил нас на борт. Согласно ритуалу, он обошел с нами корабль, потом торжественно провел в свою каюту, где сидел, обливаясь потом, темнокожий господин в расстегнутом сюртуке.

— Добрый день, господин де Кастеллан.

— Добрый день, господин Массильи.

Они стали с воодушевлением трясти друг другу руки, как принято в благодатном Марселе.

Это оказался помощник начальника порта. Он привез свидетельство, что за «Жозефиной» не числится долгов и она свободно может отплывать. Капитан предложил нам всем по пол-пинте зелья, которое Массильи, судя по всему уже здорово хлебнувший, называл кальвадосом. На меня оно подействовало, как серная кислота, — я чуть не задохнулся.

— Отличная посудина, — заявил Массильи, — чертовски славная посудина! Да-да! Корабли приходят и уходят, но этот больше не вернется. Желаю удачи, господин де Кастеллан. — И чтобы не совсем уж игнорировать владельца — истый марселец не может быть невежлив, — он обратился ко мне: — Потеря для Франции, но прекрасное приобретение для бельгийского флота. Массильи поздравляет вас, сударь!

Он повторял, что находит корабль отличным до тех пор, пока де Кастеллан не сунул ему в руку нечто, сразу же исчезнувшее у него в кармане. Пропустив еще стаканчик и бросив нам бесцеремонное «ну пока, господа», Массильи скрылся.

Де Кастеллан прослезился, когда я вынул из саквояжа новенький трехцветный бельгийский флаг, только что купленный в Париже, — сейчас этот флаг взовьется над его четырьмя миллионами, посылая последнее «прости» французскому налоговому управлению.

— Да здравствует Бельгия! — сказал наш капитан, встав по стойке «смирно» и отдавая честь флагу.

Не хватало только фанфар. Но я исправил это упущение тем, что, когда «Жозефина» отвалила от причала, напевал про себя «Брабантский марш». Итак, свершилось!

Теперь, когда все уже позади, я могу признаться, что последние минуты были мучительны. Де Кастеллан, погруженный в свои эмоции, в тот момент был далек от действительности, а я до последней секунды ожидал нападения со стороны казны, боялся, что она настигнет нас если не в виде крылатого дракона, то хотя бы в образе господина в черном, с официальной бумажкой в руках, который на неопределенный срок наложит арест на нашу нарядную «Жозефину» и таким образом впишет заключительный аккорд в нашу «марсельскую рапсодию».

Пираты не украли корабль, а добросовестно доставили к новому месту стоянки, и сейчас он находится в безопасности у берегов Барселоны. Как я уже сказал, с той минуты, как неизвестный артиллерист на Лотарингском фронте сделал первый выстрел, ее цена повысилась на три миллиона. И если эти храбрые французы продержатся долго, цена еще увеличится. Боорман дал мне мудрый совет, подсказав мысль переправить танкер в Испанию: ведь если бы он стоял еще в Марселе, то воюющая Франция уже захватила бы его. Конечно, они бы хорошо заплатили, но все же не настоящую цену; а вот теперь, когда как следует припрет, с них можно содрать три шкуры, тут уж им придется раскошелиться, потому что, пока идет эта драка, бензин нужен им позарез. Я думаю в конце концов отдать предпочтение английским фунтам. Мой друг де Кастеллан — мы с ним теперь друзья — недавно избран почетным председателем Французского национального общества судостроителей, и я уверен, что впредь могу рассчитывать на его поддержку. Один человек, который всегда в курсе таких дел, сказал мне на прошлой неделе, что ему собираются предложить портфель морского министра.

Итак, Франс, выпьем за войну, ибо война — это благословение божие. Капитализм тоже имеет свои хорошие стороны, не правда ли?

Унылый ноябрьский вечер, затяжной дождь гонит с улицы даже самых стойких. Увы, тот кабачок, куда я всегда заворачиваю, слишком далеко, чтобы идти туда под холодным ливнем. Так что впервые за много лет — а годы летит незаметно — я вернусь домой так рано, и мое возвращение, наверно, будет воспринято моей семьей как первый шаг на пути к добродетели. Начинать всегда трудно, но лучше поздно, чем никогда, скажет моя жена. Только прежде надо купить газету, чтобы можно было почитать у камина, потому что, если я просто сяду к огню, мое молчание убийственно подействует на все мое семейство. Ах, я и сам знаю, как удручающе действует на других, когда человек сидит, уставившись в огонь, будто он один в доме, и не пошутит, никого не похлопает по плечу, чтобы подбодрить, если тому не везет, не спросит — как живется, все ли в порядке.

Я захожу в лавочку, где всегда беру газету, и в стотысячный раз слышу, как старая карга, хозяйка, жалуется на погоду. Да, соглашаюсь я, дождь идет. Моросит, поправляет она. Верно, соглашаюсь я, моросит. Да стоит ли вступать в спор с этой живой окаменелостью, которая, как сталактит, образовалась у меня на глазах за эти годы. «Глядите, трое черномазых!» — и она кивает на прохожих, выставив вперед единственный зуб, который торчит у нее изо рта и никак не вывалится.