Вильям Хайнесен - Избранное

— Заткнись! — Опперман не мог найти бутылку в темноте, рюмка упала на пол, разбилась. Жужжала на столе телефонная трубка. Лива зевнула и потянулась:

— А-а! — Но вдруг поднялась, как будто твердо решив уйти.

Опперман с облегчением вздохнул. Принес ее пальто. Теперь в подвал, в бомбоубежище, и вон!..

Лива внезапно запела:

Опперман крепко стиснул ей руки:

— Замолчать!

— Ах, эти лестницы… эти лестницы! — смеялась Лива, высоко поднимая ноги, как будто все еще спускалась вниз, хотя уже шла по гладкому полу бомбоубежища.

Они стояли у выходной двери.

— Теперь тихо, — умолял Опперман.

— Теперь тихо! — шепотом повторила Лива и, смеясь, дернула его за рукав.

Опперман приоткрыл дверь и выглянул наружу. Мимо шли два солдата, они пели, перебивая друг друга, и явно были навеселе.

Лучше подождать, когда они пройдут. Вот так.

— Теперь? — с волнением спросила Лива.

— Да, Лива, теперь! — Он подтолкнул ее в спину. Она немного нагнулась, прикусив нижнюю губу, пошла крадущимися шагами и исчезла из виду.

А что теперь? Она вдруг почувствовала себя такой одинокой.

— Симон! — позвала она. — Симон! — Никакого ответа. Она побежала. Кто-то бежал за ней. Она громко закричала, но в ту же минуту кто-то взял ее за плечо. Это был он. — Слава богу! — сказала она, задыхаясь, и ослабев, и смеясь от радости. — Слава богу, Симон! Я знала, что ты придешь! У тебя мой светильник?

С глубоким вздохом облегчения она прижалась к руке Большого Магнуса. У полицейского вырвалось жалостное восклицание. Он скоро понял, что говорить с ней бессмысленно, ваял ее за руку и повел к судье.

— У меня нет светильника, — пожаловалась Лива.

— Эхо ничего, — утешал ее полицейский. — Пустяки, Лива, пустяки. Ведь луна светит.

Дверь в приемную судьи была открыта. Оттуда доносились крики, возмущенные голоса.

— Ужасно! Ужасно! По-моему, они его распинают.

— Что? Но это же невозможно!

Портной Тёрнкруна повторил задыхающимся голосом:

— Распинают, говорю я, распинают. — Портной был совершенно вне себя, рвал на себе воротник: — Ужасно!

— Магнуссен! — крикнул судья. — Вы, значит, нашли ее? Быстро отведите ее в комнату. Вам нужно сейчас же идти… к памятнику! Там, по-видимому, совершается преступление! Маса пока присмотрит за ней. Маса! Позвоните доктору и попросите его прийти к памятнику! К памятнику, да, черт побери! Там распинают человека!

Большой Магнус бежал изо всех сил, судья и портной быстро шагали сзади. С холма доносились стук молотка, глухие крики и хриплые, сдавленные стоны. На земле рядом с распростертым крестом скрючился пекарь, а Бенедикт и сумасшедший Маркус пытались заставить его лечь на спину. Магнус отогнал их, осыпая проклятиями, и наклонился над Симоном, тот, задыхаясь, ловил ртом воздух. Кровь сочилась из его правой руки, которая толстым гвоздем была крепко прибита к перекладине креста.

Фру Опперман похоронили очень скромно. Такова была воля покойной. Лил проливной дождь, и черные зонты и резиновые плащи сделали маленькую группку провожающих одноцветными, удивительно безличными и похожими на насекомых.

— В этом есть нечто символическое, — прошептал редактор Скэллинг жене. — Никто близко не знал покойную, никто не знал отношений между супругами. Странно и таинственно, правда?

Редактор и его жена тесно прижались друг к другу под одним зонтом.

«Да, — продолжал он думать уже про себя, — это загадочно. И никогда эта загадка не будет разгадана. Но будут делаться предположения, рождаться невероятные сплетни, они будут циркулировать, и народная молва будет ткать свою причудливую паутину, в которую уже вплетена история о болезни фру Опперман».

Была ли фру Опперман безумной, одержимой злым духом, как утверждают некоторые?

Молодая девушка, помогавшая Аманде по дому, однажды вечером слышала, как она призывала дьявола и долго с ним беседовала в присутствии Оппермана. Сам Опперман не произнес ни звука. Многое свидетельствует о том, что у фру Опперман были периоды умопомешательства, сопровождавшиеся припадками бешенства и голодовками. Но об Оппермане говорили, что он терпеливо сносил ее неуравновешенность. Никто никогда не слышал, чтобы он упрекал ее или был груб с ней. И он всегда говорил о ней тепло и сочувственно.

Но все та же девушка — из самой Аманды ведь и слова не выжать! — утверждала, что Опперман сознательно расшатывал нервы жены и довел ее до болезни. В свое время, когда она не была еще прикована к постели, он приводил ее в состояние шока своими дикими выходками.

Судя по нелепости этих выходок, это, наверное, выдумка и небылицы. Вот одна из наиболее нелепых историй. Однажды вечером, когда фру Опперман считала, что она одна дома, Опперман, спрятавшись на чердаке, перерезал электрические провода, подкрался и накинул на шею жены кладбищенский венок. А вот еще одна — он опубликовал сообщение о своей смерти в английской газете, на которую супруги были подписаны. Говорят, что Гьоустейн, управляющий Саломона Ольсена, был подписан на ту же газету и видел этот номер. Аманду Опперман тоже неоднократно пытался напугать до смерти; например, однажды он послал ей посылку с куском мокрой земли, книгой псалмов и саваном.

Типичные выдумки. Однако совершенно точно, что Опперман дарил своей жене цветы, фрукты, дорогие конфеты, ценные книги и журналы, это мог подтвердить книготорговец Хеймдаль.

Группка остановилась у наполненной водой могилы. Дождь барабанил по раскрытым зонтам и брызгал на белую крышку гроба. Отпевал покойную пастор Кьёдт, но речей не было, прочитали молитву и спели псалом «Прекрасна земля». Приглушенный зонтами псалом звучал удрученно. И все. Только дождь бушевал. Фру Скэллинг тихо плакала в носовой платок.

— Нужно же подойти и пожать ему руку, — шепнул редактор. Он думал об объявлениях Оппермана в газете и о его щедром даре сиротам.

Но Опперман был недосягаем. Он упал на колени у могилы и закрыл лицо руками. Рядом на увядшей траве лежали его шляпа и зонт.

Немногочисленные провожающие ждали под своими зонтами, что он встанет и они смогут пожать ему руку. Но он не собирался изменить положение, лежал у могилы, глухой ко всему миру, словно черепаха под своим панцирем…

По другую сторону могилы стояла старая горничная фру Опперман — Аманда, застывшая как мумия под старомодным зонтом. Она тоже была неподвижна. Редактор не мог отделаться от мысли, что она стережет Оппермана, что она каким-то образом не позволяет ему встать с колен.

— Он же промокнет насквозь! — шептал он своей жене. — Боже мой, кто бы мог этого ожидать от Оппермана.