Виктор Гюго - Отверженные

Пока голоса пели, Жан Вальжан уже ни о чем не думал. Он не видел мрака, перед глазами его было лазурное небо. Внутри его как будто вырастали крылья, ощущение, знакомое всем нам.

Пение смолкло. Быть может, оно продолжалось долго; Жан Вальжан не сознавал, сколько времени. Часы экстаза всегда длятся одно мгновение. Все снова погрузилось в безмолвие. Все исчезло — и то, что страшило, и то, что успокаивало душу. Ветер шелестел на гребне стены сухими былинками, производя тихий заунывный звук.

Дул холодный ночной ветер, указывавший, что наступил второй час ночи. Бедная Козетта не промолвила ни слова. Так как она сидела, прижавшись к нему и прислонив к нему головку, то он думал, что она уснула.

Он нагнулся и взглянул на нее. Козетта смотрела широко раскрытыми глазами, с задумчивым выражением, от которого у Жана Вальжана защемило сердце.

Она продолжала дрожать.

— Хочется тебе спать? — спросил он.

— Мне очень холодно, — сказала девочка. — Что, она еще не ушла? — прибавила она после некоторого молчания.

— Кто? — спросил Жан Вальжан.

— Мадам Тенардье.

Жан Вальжан уже забыл то средство, которое он использовал, чтобы заставить Козетту молчать.

— А! — отвечал он. — Она уже ушла. Не бойся ничего.

Девочка вздохнула, точно тяжесть свалилась с ее груди. Земля была сырая, сарай открыт со всех сторон, ветер становился холоднее и холоднее. Старик снял с себя сюртук и завернул в него Козетту.

— Теперь тебе не так холодно?

— О да, отец.

— Подожди меня здесь минуту, я сейчас вернусь.

Он вышел из развалин и пошел вдоль стены, отыскивая убежище получше. Ему попадались двери, но неизменно запертые. На всех окнах нижнего этажа были железные решетки.

Миновав внутренний угол здания, он заметил окна с дугообразными сводами и увидел там свет. Он приподнялся на цыпочках и заглянул в одно из окон. Все они выходили в залу, довольно обширную, выложенную широкими плитами, перерезанную арками и колоннами; на всем пространстве виднелись один только слабый луч света и огромные пятна теней.

Свет исходил от ночника, горевшего в углу. Зала была пуста и погружена в безмолвие. Однако, чем дольше он вглядывался, тем яснее различал на полу нечто, как будто покрытое саваном и похожее на человеческую фигуру. Она лежала ничком, с лицом, прижатым к земле, крестообразно раскинув руки, с неподвижностью смерти. Рядом тянулось на полу что-то похожее на змею, и можно было думать, что у этого мрачного призрака надета веревка на шее.

Вся зала утопала во мгле, свойственной полуосвещенным местам, и эта мгла еще больше усиливала впечатление ужаса.

Жан Вальжан часто говорил впоследствии, что хотя он много видел на своем веку страшных зрелищ, но никогда не попадалось ему на глаза ничего более леденящего душу и более рокового, чем эта загадочная фигура, совершающая какую-то неведомую тайну в этом мрачном месте среди ночи. Страшно было подумать, что это мертвец, еще страшнее представить, что это живое существо.

Он набрался смелости прижаться лицом к стеклу и наблюдать, пошевельнется ли предмет. Но напрасно наблюдал он — распростертая фигура не двигалась. Вдруг он почувствовал невыразимый ужас и кинулся бежать к сараю без оглядки. Ему казалось, что если он обернется, то увидит фигуру, быстро идущую позади и размахивающую руками.

Он добежал до развалин запыхавшись. У него подкашивались колени; все тело его обливалось потом.

Куда он попал? Можно ли было представить себе такую могилу среди Парижа? Что это за странный дом? Жилище, полное ночных тайн, завлекающее души ангельским пением, обещая открыть лучезарные врата рая, а когда души приближаются, перед ними вдруг предстает страшное видение, разверзаются двери могилы! И это было действительно здание, дом, помеченный номером по улице, а не сон! Чтобы поверить в это, Жан Вальжан дотронулся до камней рукой.

Холод, ужас, беспокойство, волнения, перенесенные в ту ночь, вызвали у него настоящую лихорадку; мысли его путались. Он подошел к Козетте. Она спала.

Девочка положила голову на камень и уснула. Он сел около нее и стал на нее смотреть. Чем дольше он любовался ею, тем больше он успокаивался и к нему мало-помалу возвращалось самообладание.

Он ясно сознавал истину, составлявшую отныне основу его жизни, — что пока она будет с ним, ему ничего не нужно лично для себя, а все для нее, ничто не вызовет страха за себя, а только за нее. Он даже не чувствовал, что продрог, так как снял с себя сюртук, чтобы прикрыть ее.

Между тем сквозь свои мысли он слышал раздававшийся с некоторых пор странный звук, точно звон колокольчика. Звук этот отчетливо, хотя и довольно слабо, слышался из сада. Он походил на смутный тихий шум, производимый колокольчиками скота на пастбище ночью.

Звук этот заставил Жана Вальжана обернуться. Он стал внимательно озираться и увидел, что в саду кто-то копошится. Существо, похожее на человека, ходило между колпаков дынной гряды, то поднимаясь, то нагибаясь, порою останавливаясь с правильными движениями, точно он что-то тащил и расстилал по земле. Существо это слегка прихрамывало.

Жан Вальжан вздрогнул с привычным для гонимых людей чувством страха. Все им кажется враждебным и подозрительным. Они не доверяют дню, потому что днем их легче видеть, не доверяют и ночи, потому что мрак помогает настигать их врасплох. Он только что вздрагивал, чувствуя, что сад пустынен; теперь он весь трясся, увидев там живое существо.

Из воображаемых страхов он впал в страх действительный. Он подумал, что Жавер и полицейские, быть может, еще не ушли, что, без сомнения, они оставили на улице людей сторожить его; что, наконец, если этот человек обнаружит их в саду, он закричит: «Караул!» и выдаст их. Он осторожно поднял на руки спящую Козетту и отнес ее в самый отдаленный угол сарая, за кучу старой негодной утвари. Козетта не шевельнулась.

Оттуда он стал наблюдать за человеком, который копошился в дынной грядке. Странно было то, что звон колокольчика сопровождал все движения человека. Он приближался — и звук приближался вместе с ним; он делал какое-нибудь резкое движение — и колокольчик выделывал тремоло; останавливался он — и шум замолкал. Очевидно, колокольчик был прикреплен к человеку; но что же это могло значить? Что это за человек с колокольчиком, как какой-нибудь баран или бык?

Задавая себе эти вопросы, он коснулся рук Козетты. Они были холодны как лед.

— Боже мой! — прошептал он.

Он стал тихо звать ее:

— Козетта!

Она не открывала глаз. Он стал трясти ее, она не проснулась.

— Неужели умерла? — промолвил он и вскочил на ноги, дрожа с головы до ног.