Виктор Гюго - Отверженные

— Наконец, — заключил он, — настоятельница приказала привести его завтра вечером после мнимого погребения на кладбище. Но на деле он не может привести Мадлена с улицы, потому что Мадлен внутри здания. А потом еще есть у него, Фошлевана, одно затруднение — пустой гроб.

— Что это за пустой гроб? — спросил Жан Вальжан.

— Да казенный гроб.

— Как так?

— Видите, в чем дело. Умирает монахиня. Является муниципальный доктор и говорит: монахиня умерла. Тогда правительство присылает гроб. А на другой день присылает дроги и факельщиков, чтобы забрать тело и свезти его на кладбище. Придут факельщики, поднимут гроб, а там ничего и нет.

— Положите туда что-нибудь.

— Мертвеца? Да у меня его нет.

— Нет, не мертвеца.

— А что же такое?

— Живого человека.

— Какого живого?

— Да хоть меня, — отвечал Жан Вальжан.

Фошлеван, спокойно сидевший на месте, подскочил, словно петарда выстрелила у него под стулом.

— Вас?!

— Почему же нет?

На лице Жана Вальжана появилась одна из тех улыбок, которые озаряли его, как луч солнца на зимнем небе.

— Помнишь, Фошлеван, ты сказал: «Мать Крусификсион скончалась», а затем добавил: «А господин Мадлен похоронен». Так и будет на самом деле.

— Ну да вы смеетесь, а не серьезно говорите?

— Очень серьезно. Ведь надо выйти отсюда?

— Конечно, надо.

— Я же говорил тебе, что для меня тоже надо отыскать плетеную корзину и парусину.

— Ну так что же из этого?

— Плетенка будет сосновая, а вместо парусины черное сукно.

— Во-первых, покров будет белый, монахинь хоронят в белом.

— Пусть будет белый покров.

— Вы не такой человек, как все прочие, дядя Мадлен.

Эта пылкая фантазия, которая была не что иное, как дикая и смелая изобретательность каторги, примешанная к мирному и тихому течению монастырской жизни, повергла Фошлевана в сильное изумление, которое можно сравнить разве с изумлением прохожего, вдруг увидевшего морскую чайку, ловящую рыбу в канаве улицы Сен-Дени.

— Весь вопрос в том, чтобы выйти незаметно, — продолжал Жан Вальжан. — Это и будет подходящее средство. Только объясни мне, как все это происходит. Где стоит этот гроб?

— Пустой-то?

— Да.

— Внизу, в так называемой покойницкой. Он на подмостках и покрыт погребальным покровом.

— А какова длина гроба?

— Шесть футов.

— Что это за покойницкая?

— Комната в нижнем этаже, имеющая снабженное решеткой окно, выходящее в сад и запираемое снаружи ставнями, и затем две двери — одна ведет в монастырь, другая в церковь.

— В какую церковь?

— В ту, что выходит на улицу, в общую для мирян.

— Есть у тебя ключи от этих дверей?

— Нет. У меня только ключ от двери, сообщающейся с монастырем, а другой ключ у консьержа.

— А когда консьерж отпирает эту дверь?

— Единственно для того, чтобы впустить факельщиков, которые приходят взять гроб. Гроб вынесут, и дверь опять запирается.

— А кто заколачивает его?

— Я.

— А кто кладет покров?

— Опять-таки я же.

— Ты один?

— Никакой другой мужчина, кроме полицейского врача да меня, не может войти в покойницкую. Это даже на стене написано.

— А можешь ли ты ночью, когда в монастыре все погружено в сон, спрятать меня в этой комнате?

— Нет, но я могу спрятать вас в маленькую темную клетушку, куда я складываю свои погребальные орудия и от которой у меня есть ключ.

— В котором часу приедет завтра катафалк за гробом?

— К трем часам дня. Погребение совершится на Вожирарском кладбище, незадолго до наступления ночи. Это не близко отсюда.

— Я останусь спрятанным в твоей клетушке с орудиями всю ночь и все утро. А как быть с едой? Я проголодаюсь.

— Я вам принесу что-нибудь перекусить.

— Можешь прийти заколачивать меня в гроб в два часа.

Фошлеван отшатнулся и так заломил руки, что суставы захрустели.

— Да это невозможно!

— Ну вот! Взять молоток и набить гвоздей в доски?

То, что казалось чудовищным Фошлевану, повторяю, было совершенно естественным в глазах Жана Вальжана. Он переживал еще худшие испытания. Всякому, кто побывал в заключении, известно искусство сжиматься в соответствии с размерами лаза, ведущего на волю. Для заключенного бегство — то же самое, что для больного кризис, который спасает его или губит. Бегство это выздоровление. На что только не согласится человек, чтобы выздороветь? Дать себя заколотить и унести в ящике, как какой-нибудь тюк, долго просуществовать в коробке, находить воздух, которого нет, сдерживать дыхание целыми часами, уметь задыхаться, не умирая — то был один из многих талантов Жана Вальжана.

Впрочем, гроб, в котором находится живое существо, эта уловка каторжника, была пущена в ход даже императором. Если верить монаху Аустину Кастильскому, к этому средству прибег Карл V после своего отречения в монастыре Святого Юста.

Фошлеван, слегка очнувшись, воскликнул:

— Но как же вы будете дышать?

— Ничего, кое-как буду дышать!

— В этом-то ящике! Я как подумаю, так от одной мысли задыхаюсь.

— У тебя, наверно, найдется бурав, проделай несколько дырочек вокруг рта, а заколачивая гроб, не слишком надавливай верхнюю доску.

— Хорошо! А если вам случится кашлянуть либо чихнуть?

— Кто скрывается, тот не кашляет и не чихает. Дядюшка Фошлеван, — прибавил он, — надо решаться: или меня поймают здесь, или вынесут отсюда в гробу.

Всякому случалось заметить наклонность кошек останавливаться и мешкать между двумя половинками полуотворенной двери. Кто не говорил кошке: «Да войди же, наконец!» Есть и люди, которые в нерешеных вопросах также имеют наклонность мешкать, колебаться между двумя решениями, рискуя быть раздавленными судьбой, которая внезапно захлопнет полуоткрытую дверь. Самые осторожные люди, несмотря на свои кошачьи наклонности, и даже именно вследствие этих наклонностей, подвергаются иногда большим опасностям, чем самые смелые люди. Фошлеван был из породы нерешительных. Однако хладнокровие Жана Вальжана невольно передалось и ему.

— В самом деле, ведь нет другого средства, — пробормотал он.

— Единственно, что меня беспокоит, — продолжал Жан Вальжан, — это то, что произойдет на кладбище.

— Именно это-то меньше всего заботит меня, — воскликнул Фошлеван. — Если вы уверены, что выдержите в гробу, я вполне уверен, что вытащу вас из могилы. Могильщик — горький пьяница и большой мой приятель. Зовут его дядя Метиенн. Могильщик распоряжается мертвецами, а я верчу могильщиком, как мне угодно. Хотите, расскажу вам, как все это будет? Приедем мы незадолго до сумерек, за три четверти часа до запора решетки на кладбище. Катафалк подкатим к самой могиле. Я буду шествовать позади; это моя обязанность. Дроги останавливаются, факельщики обвязывают гроб веревкой и спускают вас. Священник прочтет молитву, сделает крестное знамение и уйдет. Я остаюсь один с дядей Метиенном. Это мой приятель, говорю вам. Одно из двух — либо он будет уже пьян или еще трезв. Если он не пьян, я скажу ему: «Пойдем-ка, пропустим шкалик в трактире «Спелая айва», который еще открыт». Увожу его, подпаиваю, а дядю Метиенна не трудно подпоить, он всегда наполовину готов, он у меня свалится под стол, а я беру его входной билет на кладбище и возвращаюсь один. Тогда вы будете иметь дело только со мной. Если же он пьян, я скажу ему: «Ступай-ка домой, я за тебя сделаю дело». Он уйдет, а я вас вытащу из ямы.