Дюла Ийеш - Избранное

— Как одинаковы зеленеющие посевы сверху, с самолета; или из окна замка в сорок покоев.

— Вы меня сбиваете с толку. Что же, выходит, и пастухи не крестьяне?

— Ну, а это и подавно звучит так, как если бы вы спросили, относятся ли к крестьянам губернаторы.

— Вижу, вы снова равняете меня с Теди. К сожалению, не могу с вами согласиться. По-моему, каждый, кто живет землей, возделывая ее или разводя скот, в одинаковой мере крестьянин. А поскольку у нас и аристократия живет от земли, то в высшей степени справедливы слова: каждый крестьянин в душе аристократ.

Я считал этот спор беспредметным. Михай Бабич был блестящего ума человек, я и сегодня думаю о нем, как ученик о мэтре. В дискуссии, длившейся между нами года, пока я превращался из ученика в мастерового, мне так и не удалось убедить его в существовании классов. Он тоже унаследовал — и не мог с ним расстаться — мировоззрение своего отца, судьи либерального образа мыслей.

— Отчего же в таком случае не говорят, что каждый аристократ в душе крестьянин? — ограничился я вопросом, стараясь не поддаться раздражению.

Но графа вдруг, противу ожидания, охватил азарт спора.

— С тех пор как стоит мир, и крестьяне и графы жили землей! Благодаря одним другие получали возможность обрабатывать землю! А общее дело связывает! Особенно если длится тысячу лет! А то, что связывает, то и обязывает! (По-французски тут была игра слов.) Разве не так?

— Во-первых, прошу прощения, графы жили не землей, а крестьянами, за счет крестьян. Следовательно, и крестьяне жили за счет обрабатываемой ими земли лишь постольку, поскольку им оставалось что-то от содержания господ, которые сами лично ничего не возделывали. Даже нивы собственного просвещения.

— Потому что были заняты иными делами.

— К примеру?

— Позвольте, но ведь на этой земле, где жило столько разных народов, все-таки именно мы основали родину. Оставьте нам в удел хотя бы прошлое.

И поскольку я отрицательно покачал головой:

— Но ведь и порядок, и знания, и веру все-таки именно наши предки насадили в этих диких степях! Как ни парадоксально это звучит, произносимое на чужом языке, но из нас двоих все же я — и это научно доказуемо — в большей мере истинный мадьяр. Учитывая, что мои предки пришли в этот край вместе с Арпадом, чтобы обрести землю и родину.

И, сняв шляпу, в задумчивости потер двумя пальцами лоб.

— Ваши предки — научно доказуемо — пришли в этот край осенью тысяча семьсот сорок первого года.

— Вы это точно знаете?

— В былое время я весьма основательно изучал прошлое родного края. Тогда прошлое было единственным, что я мог считать своим во всей Венгрии.

Графа осенило.

— Зная, что и будущее ее станет вашим?

— Правильнее сказать, веря. Веря, что оно наше.

— Но вернемся à nos moutons [124] К нашим баранам (франц.)-, в переносном смысле: к нашей теме. , к тому, что я еще могу считать своим. Согласно родословной, мои знаменитые предки еще при святом Иштване [125] Около 1000 года. отличились достойным упоминания образом на стороне рыцаря Пазманя.

— В наших краях они объявились как расторопные маклеры, чтобы заполучить землю. Довольно простым способом: скупив все окрестные наделы у крестьян и мелких дворян. И — что действительно достойно упоминания — задешево! Оптом скупили и сразу же выложили наличными.

Граф не мог удержаться и сам улыбнулся своему любопытству.

— За сколько?

— К примеру, пусту, где я родился, со всем, что на ней бегает, летает и плавает, — за четыреста форинтов.

— И в самом деле недорого.

— Включая сюда и моих предков. Вот, кстати, лишнее доказательство того, что они жили здесь раньше ваших.

— На этом месте?

— Не знаю, точно ли на этом месте пасли они свои стада, но что где-то в этих краях — вполне вероятно. Этот край — золотая жила для археологов. По свидетельству захоронений, на холмах жили землепашцы из племени медьер [126] Одно из семи венгерских племен периода обретения венграми родины. , а в низинах и долах — кочевники: узы и печенеги. И многие века примитивным укладом. Потому и остались они по большей части пастухами. Один известный антрополог [127] Бартуц, Лайош. — Прим. автора. , который сравнивал покоящиеся здесь столетиями черепа с теми, чьи обладатели еще и поныне разгуливают в пусте, ощупав мой, — тем же способом, как при определении статей жеребца, — заключил: печенег. Такова моя родословная.

— Да, но этих диких, как их там зовут, все-таки мы, а не кто иной усмирили и цивилизовали.

— Напротив, мы — вас. Предоставив возможность и время.

— Но в таком случае мы защищали вас.

— Когда?

— Господи, ну, разумеется, всякий раз, как защищали страну! — И он чуть изменился в лице.

— А все-таки, когда конкретно вы нас защищали? Впрочем, оставим эту тему. Ведь мы уже достаточно говорили о прошлом!

— Венгерские аристократы, по-вашему, никогда не защищали страну?!

— Насколько мне помнится, никогда.

— Я не ослышался?

— Нет, с сожалением должен отметить. Об этой своей миссии защитников — о так называемом патриотическом долге, что хоть как-то оправдало бы все ваши привилегии и вообще само ваше существование, — вы начисто забывали.

— Нельзя так говорить! Это означало бы, что всякий раз, как на нас нападали, страна гибла.

А вы не знакомы с историей?

— Не шутите! Что ж, выходит, и самой страны не существует?

— Снова начну с извинений. Страна существует, но того, что на вас возлагала история, что вам могло бы служить оправданием — пусть это будут деяния в прошлом, — вот этого действительно не существует. И я со своей стороны вас прошу не шутить: народ как таковой существовал и существует! Народ, брошенный на произвол судьбы, в неслыханных страданиях кое-как выстоял и, насколько хватило его собственных сил, пытался стать нацией.

— С которой у нас нет ничего общего?

— Думаю, что так.

— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить!

— Мавр, который сделал свое дело, никогда не уходит, да и как он мог бы уйти из истории?!

— А нам нет в ней места?

— Вы заняли силой место в стране, но не выполнили своих функций! С самого момента прихода вы стали считать народ чуждым себе — своего рода животным, что ли, — лишь объектом для эксплуатации. Как принято в колониях. Впоследствии это повторила буржуазия. К слову отметим, я излагаю прописные истины.

— И потому венгерский народ не сохранит о нас даже памяти, так вы сказали?

— Вот наказание господне, да какую же память хранить?! Когда нет никаких деяний!

— Разве истории не известно ни одного внушающего симпатии и достойного упоминания венгерского аристократа?

— Множество. Не только внушающих симпатии, но достойных любви и скорби. Ибо те исключительные личности, кого мы имеем в виду, иными словами, те, кто стремился утвердить добро, — все они были одиночками и неизбежно все — люди трагической судьбы. Каждому из них вонзала нож в спину их собственная камарилья, едва только он дерзал вступиться за общее дело.