Скиталец - Кандалы

— Нет! Не угадал. Внучонка-то деда Матвея неужто не помнишь?

— Батюшки! И впрямь Вукол! Сколько годов прошло! На отца-то больно похож теперя ты! Как же! На улице играли, вместе в школу бегали! А теперь — глякось — совсем чужой, и одежа-то у тебя не нашенская! По науке, слышь, пошел? По какой это части таперича ты?

— По докторской! На доктора учился, а теперь назначен в Кандалы врачом. Будешь возить меня по участку?

— Ищо бы! Ведь мы, как прежде, ямщину гоняем! Как же? Вместе играли, вместе учились, а теперь вон что!

Степан долго вспоминал с похвалой об отце Вукола и с удовольствием о совместных детских играх.

— Вместе играли! — повторял он, подхлестывая лошадей. — А зачем в Займище-то? Чай бы, прямо в Кандалы?..

— По дороге на денек к брату хочу заехать: давно не видались!

Степан с радостной улыбкой обернулся к седоку.

— С Владимиром Елизарычем мы, можно сказать, друзья! Как же! В гостях у него бываю! Хороший парень, простота! Лет уж пять он учителем в Займище-то. Любят его: потому — он во все вникает! Вот я хоть про себя скажу: захотелось мне газету выписывать! Что, в сам деле, живешь, как животная какая в лесу, — ничего не знаешь, что на свете делается! Страсть как захотелось мне газету! А дедушке нашему сказать боюсь — скупой! Старинного складу человек! По его — газета пустяки! Вот я и говорю Владимиру Елизарычу — как, мол, мне быть? «А вот погоди, говорит. Приедем мы к вам на въезжую с Иваном Иванычем и скажем твоему деду, что вышло предписание на въезжих газету держать, а то, дескать, могут въезжую закрыть!» Вот пришли они и обманули дедушку… Дедушка поверил и хоть по обычаю своему ругался, однако дал денег. Хотелось мне большую газету выписать, да дорого оказалось — не по карману. И решил выписать газету «Свет»: ничего и эта покуда, хорошо и в ней пишут!

— Что ж тебя интересует в газете?

— Да все интересует! А особенно это напало на меня после библиотеки: у нас в Кандалах открыли библиотеку, а потом опять закрыли. А как было она показалась мужикам! Которые бородатые мужики постарше меня — и те сидят, бывало, в читальне, а то и домой книги берут! Особенно любили «Войну и мир». Учителя наши думали, что ее никто и брать не станет — больно мозговитая, а хвать — ее-то больше всего и брали, чуть не в драку друг у дружки рвали, нарасхват!

— А еще ты какие книги читал?

Степан вздохнул.

— Мало я читал. Только было во вкус взошел, а библиотеку и закрыли. Прочитал я Гоголя, Пушкина, Никитина, сочинения Григоровича, да вот еще «Война и мир». Ну, и те книги хороши; кто их прочитал — тот совсем другим человеком делается. С тех пор я уже и не могу жить без читания. Библиотеку закрыли, так я газету выписал! Хе-хе!

Ямщик подхлестнул лошадей и, обернувшись к старому товарищу, оглядел его.

— Ты что же это, Вукол, американску одежу одел? На сыщика Пинкертона похож стал! Читал я книжку с картинками про него.

Вукол засмеялся.

— А одежа на мне действительно американского покроя, на Дальнем Востоке носил. Я ведь на японской войне был доктором. Теперь война кончается, и перевели меня в деревню.

— Та-а-ак! Видал ты ее, войну-то?

— Очень даже видал!.. И в Порт-Артуре и в Дальнем был… под Мукденом — тоже!.. практика у меня большая была! Только, бывало, сделаешь перевязку тысяче раненых, ан, глядишь, на их место еще столько везут!

— А-яй! Сколь народу-то испорчено!.. а для чего? Земли, что ли, у нашего царя мало? Это вот у нас, у крестьян, что и говорить — мало ее! Вот вы, учены люди, всякие книги читаете, все знаете, а мы, мужики, — дураки, ничего не знаем: ну, как эта война — на пользу, что ли, нам?

— Нет, — усмехнулся Вукол.

— Эх! — крякнул Степан, — неужто наша пехота али конница хуже ихних?

— Нет! И пехота не хуже, а конницу нашу я видал — ну, что за молодцы!

— А в чем же причина?

— А причина в начальниках. Ну, а как ваши мужики к этой войне относятся?

Степан завозился на облучке.

— Нам некогда относиться! Нам земли надо, без земли пропадаем!.. Дедушка наш — уж на что богомольный и царя любит, а и тот кричит: «Скоро, что ли, это убойство кончится?» Темные мы, ничего не знаем! Живем в деревне, а не в городу, все носим на вороту: что не надо, и то повесим!.. Лучше бы они эту библиотеку и не открывали вовсе, вышло как будто посмеялись над нами, дураками, подразнили, а потом показали кулак! Стоит она теперь, сердечная, под замочком, заарестованная, вносим мы на нее кажний год двести рублей, деньги лежат, книги лежат, а читать не смей!

— Кто же закрыл библиотеку?

— Поп закрыл. Когда открывали, сделали его попечителем — пущай! Да втепоры приехал к попу благочинный. А мы было составили приговор — твой отец да Челяк, — помнишь, чай, Челяка? — Это дело на сходе провели, чтобы перестроить нам училищу, и на ремонт определили полторы тысячи рублей, а благочинный-то, узнавши об этом, подзудил попа. Вот поп приходит на сходку и говорит: не надо перестраивать, надо закрыть училищу, а на место ее открыть церковную! вам, говорит, мужички, церковная-то дешевле обойдется! Пошла тут муть по миру: некоторые мужики подумали, что и впрямь церковная-то будет дешевле! Галдели-галдели, призвали на сход учителей — двое их в земской-то училище, а еще женская училища есть, вот приедешь — увидишь. Спрашивают их: которая училища лучше? А земские учителя им ловко ответили: «Ежели, говорят, мы вам скажем, что наша лучше, вы, пожалуй, нам и не поверите — всякий кулик свое болото хвалит, — а вы вот что сделайте: послушайте батюшку и откройте церковную, тогда и узнаете — которая училища лучше!» Мужики думали-думали, да и ответили попу: «Не хотим дешевую училищу, хотим дорогую!»

Степан долго рассказывал о борьбе за библиотеку, как разобиделся поп: вспомнил, что он попечитель общественной библиотеки; как подвел каверзу — разрешено ли эти книги читать народу? Как настрочил донос губернатору и как вышло распоряжение запереть библиотеку.

— Ну, вы, любезные, стряпайте! — с горечью сказал Степан лошадям и, натянув вожжи, взмахнул кнутом.

Тарантас покатился быстрее.

Степь развертывалась все шире и шире. Изредка попадались бугры и безмолвные курганы: могилы ли монгольских богатырей, следы ли давно забытой борьбы понизовой вольницы с московской чиновничьей властью или закопанные клады эпохи разинского бунта?

— Всяко быват! — как бы в ответ отозвался ямщик. — В народе, слыхал я, поверья живут: будто и сейчас есть такие места, лежит на кургане медная доска, к каменной плите прикованная. Сам Разин богатеющий клад там зарыл, но никому тот клад не дается: заклятье положено! Без заклятья ничего не найдешь! Надо слово знать — и клад откроется сам собой!

— А знаешь, в этом есть какая-то действительно глубокая мысль! — заметил Вукол.