Элизабет Гаскелл - Север и Юг

Маргарет и мистер Хейл возвращались домой. Ночь была прекрасна, улицы пустынны, и, «подобрав повыше юбки» своего белого шелкового платья, как Лиззи Линдсей [19] «Лиззи Линдсей» («Leezie Lindsay») — известная шотландская баллада о молодой девушке Лиззи Линдсей, которую соблазнил богатый шотландский лорд. в балладе — свое платье из зеленого атласа, Маргарет едва не танцевала, опьяненная прохладной свежестью ночного воздуха.

— По-моему, Торнтона беспокоит эта забастовка. Сегодня вечером он выглядел явно встревоженным.

— Я бы удивилась, если было бы иначе. Но он вполне хладнокровно разговаривал о забастовке со своими гостями перед нашим уходом.

— Как и после обеда, когда все джентльмены собрались вместе. Чтобы вывести его из себя, нужно что-то из ряда вон; и все же в лице его читалось беспокойство.

— Я бы тоже беспокоилась на его месте. Он наверняка отдает себе отчет в том, насколько его ненавидят рабочие. Они считают, что он из тех, кого Библия называет «бессердечными людьми». Его нельзя назвать несправедливым, согласна. Но он бесчувственный, резкий в суждениях человек, он всегда настаивает на своем, на своих правах и мало задумывается над тем, сколь незначительны наши права в глазах Всевышнего. Я рада, что ты подметил тревогу на его лице. Когда я вспоминаю полубезумные речи и поведение Баучера, я слышать не могу спокойный тон мистера Торнтона.

— Во-первых, в отличие от тебя, я не уверен в отчаянном положении Баучера. В настоящий момент он испытывает нужду, я не сомневаюсь. Но их всегда поддерживают деньгами эти самые союзы рабочих. И с твоих слов я могу судить, что у этого человека страстный и необузданный нрав, он говорит и поступает не раздумывая.

— О папа!

— Я только хочу, чтобы ты по достоинству оценила мистера Торнтона. Вот уж прямо противоположная натура: он слишком горд, чтобы показывать на людях свои чувства. Раньше я бы решил, что таким характером ты могла бы восхищаться, Маргарет.

— Я и восхищаюсь. Точнее, я бы восхищалась, но я не вполне уверена, что он способен испытывать те самые чувства, о которых ты говоришь. Он — человек огромной силы воли, необычайного ума, если учитывать все неблагоприятные обстоятельства.

— Дело не только в этом. Жизненные обстоятельства закалили его: с самого раннего возраста ему пришлось развивать самостоятельность и самоконтроль во всем, в том числе и в суждениях. Но это лишь одна сторона человеческого характера. Несомненно, ему необходимы знания о прошлом, чтобы создать прочную основу для будущего. И он это понимает, а это уже что-то. Ты судишь о мистере Торнтоне предвзято, Маргарет.

— Он первый фабрикант и торговец, с которым я столкнулась и которого стараюсь узнать. Он — моя первая оливка, так что позволь мне погримасничать, прежде чем я проглочу ее. Я знаю, он хороший человек на свой лад и со временем мне понравится. Я даже думаю, что он начинает мне нравиться. Мне было интересно слушать, о чем говорили джентльмены, хотя я не поняла и половины. Я от души пожалела, когда миссис Торнтон отвела меня на другой конец комнаты, сказав, что мне, должно быть, неловко находиться одной среди джентльменов. Мне это даже и в голову не пришло, с таким любопытством я прислушивалась к их разговору. А дамы были такие скучные, папа, такие скучные! Их разговор напомнил мне старую игру — когда из множества существительных нужно составить предложение.

— Что ты имеешь в виду, дитя? — спросил мистер Хейл.

— Они называли имена существительные, обозначающие предметы, по которым можно судить о богатстве человека, — «экономка», «садовник», «размер стекла», «дорогое кружево», «бриллианты» и тому подобное. И каждая из них старалась употребить их в своей речи, сочетая самым причудливым образом.

— Ты будешь так же говорить о своей новой служанке, когда мы примем ее на работу, если то, что рассказывает о ней миссис Торнтон, правда.

— Несомненно. Я чувствовала себя большой лицемеркой сегодня вечером, когда сидела в своем белом шелковом платье, не зная, чем занять руки, и представляла, какую тщательную уборку пришлось сегодня сделать слугам. Я уверена, они приняли меня за утонченную даму.

— Даже я мог бы принять тебя за незнакомую даму, моя дорогая, — ответил мистер Хейл, тихо улыбаясь.

Но улыбки разом исчезли, уступив место бледности и тревоге, когда они увидели Диксон, открывшую им дверь.

— О хозяин! О мисс Маргарет! Слава богу, вы здесь! Только что пришел доктор Дональдсон. Служанка из соседнего дома сходила за ним, потому что наша уборщица ушла домой. Сейчас хозяйке полегчало, но… О сэр! Час назад я думала, она умрет.

Мистер Хейл ухватился за руку Маргарет, чтобы не упасть. Он посмотрел в лицо дочери и увидел на нем выражение удивления и непомерного горя, но не ужаса, который словно тисками сжал его не подготовленное к такому удару сердце. Она знала больше, чем он, и слушала Диксон, дрожа от мрачного предчувствия.

— О! Мне не следовало ее оставлять, я поступила безнравственно! — плакала Маргарет, поддерживая отца, который спешно поднимался по ступенькам.

Доктор Дональдсон встретил их на лестничной площадке.

— Сейчас ей уже лучше, — прошептал он. — Успокоительное подействовало. Приступ был очень сильным, неудивительно, что он напугал вашу служанку. Но на этот раз все обойдется.

— На этот раз! Позвольте мне пройти к ней! — Полчаса назад мистер Хейл выглядел на свой возраст, а теперь словно постарел в считаные мгновения: взгляд его блуждал, руки дрожали, походка стала нетвердой, как у человека семидесяти лет.

Доктор Дональдсон взял его под руку и провел в спальню. Маргарет последовала за ними. Мать спала, и на лице ее можно было прочесть следы пережитых страданий. Может, ей действительно полегчало, но было ясно, что смерть уже наложила на нее свою печать и вскоре вернется, чтобы вступить во владение своей собственностью. Мистер Хейл молча смотрел на жену. Потом его начало трясти, и, отказавшись от помощи доктора Дональдсона, он на ощупь стал искать дверь, но не мог найти ее, хотя в комнате ярко горели несколько свечей, словно для того, чтобы отогнать тень смерти. Потом мистер Хейл, шатаясь, прошел в гостиную и стал оглядываться в поисках стула. Доктор Дональдсон подвинул к нему стул и помог сесть. Взяв его руку, он стал слушать его пульс.

— Поговорите с ним, мисс Хейл. Мы должны привести его в себя.

— Папа! — сказала Маргарет голосом, в котором было столько боли. — Папа! Поговори со мной!

Мистер Хейл с видимым усилием пришел в себя и спросил:

— Маргарет! Ты знала об этом? Какая же ты жестокая!