Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

— Разве вы не знаете, что все медицинские разговоры конфиденциальны? Что для меня будет самым бесчестным поступком, если я стану выдавать секреты, которые узнаю в силу своей профессии?

— Да, конечно.

— А разве мы с вами не одна плоть? Вы не можете совершить бесчестный поступок без того, чтобы на меня не пало обвинение в бесчестии. Если для меня ужасным бесчестием является выдача профессиональной тайны, то что же будет, если я воспользуюсь этим знанием?

Ему с трудом удавалось сохранять спокойствие, так как подобное коварство нестерпимо его возмущало.

— Я не знаю, что вы имеете в виду под словом «воспользоваться». Я бы никогда не воспользовалась влюбленностью дочери. Я думала, что вы скорее обрадуетесь тому, что удачно выдадите Синтию замуж и избавитесь от нее.

Мистер Гибсон встал и прошелся по комнате, держа руки в карманах. Пару раз он начинал говорить, но замолкал от раздражения, не в состоянии продолжить.

— Я не знаю, что вам сказать, — произнес он наконец. — Вы не можете и не поймете, что я имею в виду. Я очень рад, что Синтия живет здесь. Я оказал ей радушный прием и искренне надеюсь, что она будет считать этот дом своим, как и моя собственная дочь. Но в будущем я должен присматривать за дверями и запирать их на двойной замок, если я так глуп, что… Тем не менее, это в прошлом; мне остается, насколько в моих силах, предотвратить повторение подобного в будущем. Теперь давайте послушаем, как обстоят дела в настоящем.

— Не думаю, что я должна рассказывать вам об этом. Это секрет, такой же, как ваши тайны.

— Очень хорошо. Вы рассказали мне достаточно, чтобы я действовал, что я несомненно и сделаю. Только на днях я обещал сквайру известить его, если что-либо заподозрю… любой роман или затруднительное положение, пусть даже менее всего похожее на помолвку, между его сыновьями и нашими девочками.

— Но это не помолвка. Он не позволит этого. Если вы только послушаете меня, я смогу вам все объяснить. Я только надеюсь, что вы не поедете и не расскажете всем и сквайру. Синтия так просила, чтобы об этом никто не знал. Только моя несчастная откровенность довела меня до этой неприятности. Я никогда не могла утаить секрет от тех, кого люблю.

— Я должен рассказать сквайру. Я не буду упоминать об этом при ком-либо еще. И вы в самом деле думаете, что подслушивание и умалчивание согласовались с вашей обычной откровенностью? Я мог бы тогда рассказать вам, что мнение доктора Николса решительно отличается от моего, и что он полагает, что расстройство, о котором я консультировался с ним от имени Осборна, было просто временным. Доктор Николс рассказал бы вам, что Осборн, как и любой другой мужчина, может жить, жениться и породить детей.

Если говоря эти слова, мистер Гибсон и использовал некую хитрость, то для того, чтобы скрыть свое собственное мнение, миссис Гибсон была недостаточно прозорлива, чтобы это понять. Известие ее потрясло, и мистер Гибсон наслаждался ее смятением; оно вернуло его в прежнее расположение духа.

— Давайте предвидеть эту неудачу, я вижу, вы ее таковой считаете, — сказал он.

— Нет, не совсем неудачей, — ответила она. — Но конечно, если бы я знала мнение доктора Николса… — она заколебалась.

— Вы поняли, насколько полезно всегда советоваться со мной, — продолжил он серьезно. — Но Синтия обручилась…

— Не обручилась, я уже говорила вам. Он не позволит ей считать себя помолвленной.

— Что ж, она втянута в роман с юношей двадцати трех лет, у которого ничего нет, кроме стипендии и шанса унаследовать обремененное поместье, не имеющим профессии и вынужденным провести два года за границей. Я должен завтра же пойти и рассказать обо всем его отцу.

— О боже! Прошу скажите, что если ему это не понравится, ему достаточно только высказать свое мнение…

— Не думаю, что вы должны действовать без Синтии. И если я не ошибаюсь, Синтия проявит довольно сильную волю в этом деле.

— О, я не думаю, что она сильно его любит. Она не из тех, кто способен на глубокие чувства, и она не принимает все близко к сердцу. Но, конечно, никто не будет действовать неожиданно, два года отсутствия дают уйму времени, чтобы отказаться.

— Но несколько минут назад нам грозили чахотка и ранняя смерть Синтии, если ее чувствам станут мешать.

— О, дорогой мой, как вы помните все мои глупые слова! Вы знаете, это возможно. Бедный мистер Киркпатрик страдал чахоткой, и Синтия могла ее унаследовать, а огромное горе может взрастить скрытые семена. Временами я так боюсь за нее. Но смею сказать, это невозможно, поскольку я не думаю, что она принимает все близко к сердцу.

— Тогда, действуя от имени Синтии, я вполне свободно могу отказаться от этого романа, если сквайр его не одобрит?

Этот вопрос поставил миссис Гибсон в тупик.

— Нет! — сказала она наконец. — Мы не должны отказываться. Я уверена, Синтия не откажется. Особенно, если она думает, что другие действуют от ее имени. И он очень сильно влюблен в нее. Как бы я хотела, чтобы он был на месте Осборна.

— Сказать вам, как бы я поступил? — спросил мистер Гибсон вполне серьезно. — К чему бы это ни привело, двое молодых людей любят друг друга. Он — замечательный молодой человек, лучший из всех; она — прелестная, живая, милая девушка. Отцу молодого человека нужно рассказать, и, скорее всего, он будет шуметь и возражать, поскольку нет сомнений в том, что они совершили опрометчивый поступок. Но позволим им быть непоколебимыми и терпеливыми, и лучшего удела не нужно ждать молодой девушке. Мне бы только хотелось, чтобы Молли посчастливилось встретить такую же любовь.

— Я подыщу кого-нибудь для нее. Я постараюсь, не сомневайтесь, — сказала миссис Гибсон, почувствовав облегчение от того, что он сменил тон.

— Не стоит. Это единственное, что я вам запрещаю. Я не буду никого «подыскивать» для Молли.

— Ну, не сердитесь, мой дорогой! Вы знаете, как я испугалась, когда вы стали сердиться.

— Это было бы бесполезно! — заметил он мрачно, вставая, и обрывая разговор.

Его жена была только рада сбежать.

Семейная беседа не удовлетворила ни одного из супругов. Мистер Гибсон вынужден был посмотреть в лицо фактам и признать, что его жена предпочла руководствоваться правилами, далекими от тех, которых он придерживался всю свою жизнь, и которые надеялся привить своей дочери. Он был возмущен сильнее, чем показывал. Однако он упрекал прежде всего себя, и поэтому не высказывал возмущения открыто, не позволяя чувству недоверия и недовольства своей женой вырасти в душе настолько, что оно распространилось бы на ничего не подозревавшую Синтию, ошарашив ее внезапной суровостью. Но как бы там ни было, войдя следом за женой в гостиную он серьезно поздравил изумленную падчерицу.