Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

— Молли! Мистер Роджер Хэмли здесь и хочет попрощаться с тобой до отъезда.

Затем она спустилась вниз, словно в эту самую минуту ей хотелось избежать короткого разговора наедине с Молли. Вздохнув, и приняв решение, как ребенок, который смирился с тем, что ему нужно проглотить противное лекарство, Молли немедленно спустилась вниз.

Роджер убедительно говорил с миссис Гибсон в арке окна, когда вошла Молли. Синтия стояла рядом, слушала, но не принимала участия в разговоре. Ее взгляд был потуплен, она не подняла глаз, когда Молли робко приблизилась.

Роджер говорил:

— Я бы никогда себе не простил, если бы принял от нее обещание. Она останется свободной до моего возвращения. Но надежда, ее слова, ее милая добродетель сделали меня чрезмерно счастливым. О, Молли! — внезапно заметив ее присутствие, он повернулся к ней и взял ее руки в свои. — Я думаю, вы давно догадались о моей тайне, правда? Я подумывал поговорить с вами до отъезда и во всем признаться. Но искушение было слишком велико… Я рассказал Синтии, как сильно я ее люблю, насколько это можно выразить словами. И она говорит…, - он посмотрел на Синтию с пылким восхищением и, казалось, забыл в этом взгляде, что оставил недоговоренным предложение для Молли.

Синтия, казалось, была не намерена повторять свои слова, какими бы они ни были, но за нее заговорила ее мать.

— Без сомнения, моя дорогая девочка ценит вашу любовь, как ее должно ценить. Думаю, — взглянув на Синтию и Роджера с понимающим лукавством, — я могла бы рассказать истории о причинах ее весенних недомоганий.

— Мама, — внезапно произнесла Синтия, — вы же знаете, ничего подобного не было. Прошу, не выдумывайте обо мне историй. Я обручилась с мистером Роджером Хэмли, и этого достаточно.

— Достаточно! Более чем достаточно! — воскликнул Роджер. — Я не приму вашего обещания. Я связан, а вы — свободны. Мне нравится быть связанным словом, это делает меня счастливым и спокойным, но из-за всех случайностей, что влекут за собой следующие два года, вы не должны обременять себя обещаниями.

Синтия заговорила не сразу. Она явно что-то обдумывала. Миссис Гибсон взяла слово.

— Вы очень великодушны, несомненно. Возможно, лучше не упоминать об этом.

— Я бы скорее сохранила это в секрете, — перебила ее Синтия.

— Конечно, милая. Я как раз это собиралась сказать. Я когда-то знала молодую леди, узнавшую о смерти в Америке молодого человека, которого она очень хорошо знала. И она немедленно сказала, что была помолвлена с ним, и даже зашла так далеко, что надела вдовий траур. Но эти сведения оказались ошибочными, поскольку он вернулся здоровым и полным жизни, и объявил всем, что никогда не задумывался о женитьбе на ней. Ей было ужасно неловко. Такие новости лучше держать в секрете, пока не придет время их обнародовать.

И тут же Синтия не могла отказать себе в искушении сказать:

— Мама, я обещаю не надевать вдовий траур, какие бы новости не пришли о мистере Роджере Хэмли.

— Зовите меня Роджер, пожалуйста! — вставил он нежным шепотом.

— А вы все будете свидетелями его признания, что он будет думать обо мне, если впоследствии поддастся искушению отрицать этот факт. Но в то же время мне хочется, чтобы это хранилось в секрете до его возвращения… и я уверена, вы все будете так добры и внимательны к моему желанию. Прошу, Роджер ! Прошу, Молли! Мама, я особенно должна просить об этом тебя.

Роджер даровал бы все, что угодно, когда она обратилась к нему по имени и таким тоном. Он взял ее за руку в молчаливом обещании. Молли была уверена, что не сможет болтать об этом событии. Поэтому только миссис Гибсон ответила громко.

— Мое дорогое дитя! Почему «особенно» относится ко мне несчастной? Ты же знаешь, я самый надежный человек на свете!

Маленький маятник на камине пробил полчаса.

— Я должен идти! — сказал Роджер в смятении. — Я не представлял, что уже так поздно. Я напишу из Парижа. Экипаж прибудет к «Георгу» уже через пять минут. Дражайшая Синтия… — он взял ее за руку, а затем, словно искушение было неодолимо, привлек ее к себе и поцеловал. — Только помните, вы — свободны! — сказал он, отпуская ее и переходя к миссис Гибсон.

— Если бы я считала себя свободной, — ответила Синтия, чуть покраснев, но приготовив напоследок свой остроумный ответ, — если бы я представляла себя свободной, думаете, мне бы это позволили?

Затем настала очередь Молли, и прежняя, братская нежность вернулась в его взгляд, голос, его манеры.

— Молли, вы не забудете меня, я знаю. Я никогда не забуду вас, ни вашу доброту к… ней.

Его голос начал дрожать, и лучше было уйти. Миссис Гибсон дала волю слезам, не слыша и не замечая слов прощания. Не осознавая своих действий, Синтия переставляла цветы в вазе на столе: она заметила, что они расставлены неправильно и ее чувство художника не могло смириться с этим. Молли стояла, оцепенев; ни радости, ни сожаления, ничего кроме оторопи. Она почувствовала слабое пожатие теплой руки. Она подняла глаза — до сих пор ее взгляд был потуплен, словно на веках был тяжелый груз — место, где он стоял, было пустым. Его быстрые шаги были слышны на лестнице, передняя дверь отворилась и закрылась. И затем Молли с быстротой молнии побежала в мансарду — в чулан, из его окон можно было видеть улицу, по которой он должен пройти. Защелкой на окне давно не пользовались, и она туго открывалась, Молли дергала ее пока та не открылась, а затем высунула голову наружу, чтобы не упустить этот последний шанс.

— Я должна снова его увидеть. Я должна! Я должна! — причитала она, дергая. Вот и он, бежал, чтобы успеть на лондонский экипаж. Свой багаж он оставил в «Георге» прежде чем пойти к Гибсонам попрощаться. Молли видела, как он, несмотря на спешку, оборачивается, и прикрывает глаза от лучей заходящего солнца, оглядывает дом, надеясь еще раз увидеть Синтию. Но очевидно он никого не увидел, даже Молли в чердачном окне, поскольку она откинулась назад, когда он обернулся, и спряталась в тени. Она не имела права выставлять себя, словно высматривает и жаждет прощальных знаков. Никто не появился… и через мгновение он скрылся из виду на годы!

Молли осторожно закрыла окно, все ее тело охватила дрожь. Она вышла из мансарды и направилась к себе в комнату, но не стала снимать уличную одежду, пока не услышала шаги Синтии на лестнице. Затем поспешно подошла к туалетному столику и начала развязывать ленты шляпки, но они запутались в узел, и на то, чтобы их распутать ушло время. Шаги Синтии затихли у двери Молли, она приоткрыла ее немного и спросила:

— Можно мне войти, Молли?

— Конечно, — ответила та, сильно желая ответить «нет». Молли не повернулась к ней, поэтому Синтия встала у нее за спиной и обняла Молли за талию, заглянув через плечо и вытянув губы для поцелуя. Молли не могла сопротивляться этим действиям — немой просьбе о ласке. Но мгновение назад она поймала в зеркале отражение двух девушек. Ее самой: с бледным лицом и красными глазами, губы испачканы ежевичным соком, локоны спутаны, шляпка криво надета, а платье порвано. И такой непохожей Синтии: с ярким румянцем на лице, в нарядном, элегантном платье. «Ох, неудивительно!» — подумала Молли, поворачиваясь и обнимая Синтию, она на мгновение положила голову ей на плечо — тяжелую, больную голову, что искала преданную подушку в эту минуту безысходности. В следующий миг она поднялась и, взяв руки Синтии в свои, подержала их немного, чтобы лучше читать на ее лице.