Марк Твен - Банковый билет в 1.000.000 фунтов стерлингов

— Помогаешь, любимая? Да все будет сделано тобою. Ты такая красавица, так прелестна и обворожительна, что с тобою я буду в состоянии забрать наше жалованье грудами, пока эти добрые старички не обанкрутятся в конец: у них не хватит духу для борьбы.

Посмотрел бы читатель, каким ярким заревом вспыхнуло ее лицо, как радостно засияли ее глаза!

— Ах ты гадкий льстец! Нет ни словечка правды в том, что ты сказал, но я все-таки пойду с тобою. Может быть, это научит тебя не надеяться, что другие люди станут смотреть на меня твоими глазами.

Рассеялись ли мои сомнения? Вернулась ли во мне моя смелая самонадеянность? Пусть судит читатель по следующему факту: тайно про себя, я тут же поднял цифру своего жалованья за первый год до тысячи двухсот фунтов стерлингов. Но я не сказал ей об этом; я хотел сделать ей сюрприз.

Всю дорогу домой я витал в облаках, Гастингс говорил, а я не слыхал ни одного слова. Когда он и я вошли в мою гостиную, он вернул меня в действительности пылкими восхвалениями комфорта и роскоши моей обстановки.

— Дайте мне постоять тут минуточку и наглядеться досыта! Господи, это дворец, совсем таки дворец. И тут все, чего только может пожелать душа — вместе с веселым огнем в комнате и с ужином, который стоит наготове. Генри, это не только заставляет меня осязательно почувствовать, как вы богаты, но это заставляет меня почувствовать до мозга костей, как я беден… как я беден и как несчастен, как я разбит, поражен, уничтожен!

Чорт бы его побрал! от этих слов у меня по коже пошел мороз. Ужас привел меня в сознание и заставил ясно понять, что я стою на вулкане. Я не знал, что то были пустые грезы, т. е. я не позволял себе знать это минуту назад, но теперь … о, Боже! По уши в долгах, без единого цента в кармане, держа в своих руках счастье или гибель прелестной девушки и не видя ничего впереди кроме жалованья, которое, быть может, никогда… по всей вероятности никогда не осуществится! Ох, ох, ох! Я погиб безвозвратно! нет мне спасения!

— Генри, самые ничтожные крохи вашего ежедневного дохода могли бы…

— Ох, мой ежедневный доход! Пожалуйте сюда, вот горячая шотландская циска — развеселите свою душу. Она тут возле вас! Или нет… вы голодны; присядьте и…

— Мне не съесть и кусочка, я не чувствую голода. Я не могу есть эти дни; но я буду пить с вами до-мертва.

— Я не отстану от вас хоть бы вы выпили целую бочку! Готово? За ваше здоровье! Ну, а теперь, Ллойд, изложите-ка мне свою историю, пока я приготовляю этот напиток.

— Что же, сызнова ее излагать?

— Сызнова? Что хотите вы сказать?

— Ну я думал, что вы хотите услышать ее снова ?

— Хочу ли я услышать ее снова ? Вы ставите меня в тупик. Постойте! не пейте больше этой жидкости. Это для вас не годится.

— Послушайте, Генри, вы меня пугаете. Разве я не рассказал вам всей истории по дороге сюда?

— Вы?

— Ну да, я.

— Пусть меня повесят, если я слышал хоть одна слово.

— Генри, шутки в сторону. Меня бечпокоит это. Что такое делали вы там, у посланника?

Я овладел собою, как подобает мужчине.

— Я взял прелестнейшую девушку в мире… в плен!

Он стремительно бросился во мне и мы принялись жать друг другу руки и жали так, что рукам стало больно; и он не бранил меня за то, что я не слыхал ни одного слова из его истории, которая длилась целых три мили. Он уселся и рассказал все снова, как терпеливый, добрый малый, каким он был. Вкратце вот сущность его рассказа: он прибыл в Англию с самыми радужными надеждами; по «условию» он должен был продать горнозаводские участки от имени их владельцев и в его пользу оставалось все, что будет свыше одного миллиона долларов. Он энергично взялся за это дело, пустив в ход всю изворотливость своего ума, испробовав все честные средства, израсходовав почти все свои сбережения и не нашел ни одного капиталиста, который захотел бы выслушать его, а срок его условия истекал в конце этого месяца. Словом, он был раззорен. Затем он вскочил с своего места и вскричал:

— Генри, вы можете спасти меня! Вы можете спасти меня и вы единственный человек во всем мире, который может это сделать. Сделаете ли вы это? Захотите ли вы это сделать.

— Скажите мне, как. Выскажите свою мысль, голубчик.

— Дайте мне миллион и на что вернуться на родину под мое «условие»! Не откажите, не откажите мне!

Я был словно в агонии. У меня готовы были сорваться слова: «Ллойд, я сам нищий… абсолютно без пенни за душой, да еще в долгах! » Но тут, будто молния, в моем мозгу блеснула огненная мысль; я сжал свои челюсти и старался утомить свое волнение, стать хладнокровным, как подобает капиталисту. И так я сказал деловым спокойным тоном самообладания:

— Я спасу вас, Ллойд…

— Ну так я уже спасен! Да будет на веки над вами благословение Божие! Если когда нибудь я…

— Дайте мне кончить, Ллойд. Я спасу вас, но не этим путем; потому что это не будет для вас выгодно, после всех ваших хлопот и трудов, и риска, которому вы подвергались. Мне не на руку покупать рудники; я и без этого могу пускать свой капитал в оборот в таком торговом центре, как Лондон; поэтому я тут и остаюсь все это время. Но вот что я сделаю для вас. Ведь я знаю все об этих рудниках; мне известна их огромная ценность и я могу засвидетельствовать это под присягою каждому, кто пожелает. Вы продадите их в продолжение двух недель за три миллиона долларов, открыто воспользовавшись моим именем, а прибыль мы поделим между собою поровну.

Он так расходился, в порыве безумной радости, что спалил бы и переломал бы все, что было в комнате, если бы мне не удалось повалить и связать его.

И так он лежал у меня, вполне счастливый, повторяя:

— Я могу воспользоваться вашим именем! Вашим именем… подумать только! Голубчик, да ведь они повалят гуртом, как стадо баранов, эти лондонские тузы, они будут драться за эти рудники. Вы осчастливили меня, осчастливили навсегда! И я не забуду этого до конца своей жизни.

Менее чем в двадцать четыре часа в Лордоне только и говорили об этих рудниках! День за днем я ничего не делал, а только сидел у себя дома и говорил всем посетителям:

— Да, я разрешил ему сослаться на меня. Я знаю этого человека и знаю также рудники эти. Репутация его безупречна, а рудники стоют гораздо дороже, чем он просит за них.

В то же время все свои вечера я проводил в доме посланника, с Порцией. Я не сказал ей ни слова о деле с рудниками; я хотел сделать ей сюрприз. Мы говорили о жалованьи; ни о чем другом не говорили, кроме жалованья и любви; иногда о любви, иногда о жалованьи, иногда о любви и жалованьи вместе. И Боже мой! участие, какое принимали в нашем маленьком деле жена и дочь посланника, бесконечная изобретательность их, чтобы избавить нас от помехи и оставить посланника в полном неведении и ничего неподозревающим… все это было так мило с их стороны.