Эльза Триоле - Анна-Мария

Анна-Мария родилась в Париже и вращалась в среде, к которой принадлежала ее семья: и отец, и муж ее были врачами. Затем она уехала в колонии, и за десять лет, проведенные там, потеряла всякую связь с Парижем; вернувшись, она успела побыть только несколько месяцев с Женни, в окружении ее друзей. Потом Женни умерла… А вслед за тем война, разлука с детьми… Два первых года войны она провела в невообразимом одиночестве. Затем Сопротивление, товарищество, дружба, тепло, любовь… Теперь всему этому конец. Рауль убит, а когда проходит первая боль утраты, жизнь опять все ставит на прежнее место и главными опять становятся среда, деньги, семья… Даже самые святые воспоминания против этого бессильны.

Лучшим ее другом, единственным другом, был Жако, полковник Вуарон. Он знал ее еще со времен улицы Рен, когда Женни — в то время совсем молоденькая девушка — училась в Театральной школе и жила у Анны-Марии, он знал и ее мужа Франсуа, знал ее детей, отца, мать. Правда, был еще Франсис — актер, когда-то, как и все, влюбленный в Женни; он учился вместе с Женни и тоже часто приходил на улицу Рен; была Мария Дюпон, подруга Женни по Театральной школе, которая впоследствии, бросив сцену, стала секретарем Женни. Но Франсис, — что Франсис, просто симпатичный малый, а Мария Дюпон после смерти Женни вышла замуж, и она сама, и муж ее принадлежали к числу тех людей, с которыми лучше не поддерживать знакомства… Оставался один Жако. Жако видел безжизненное, распростертое на полу тело Женни… Жако был начальником Анны-Марии во времена Сопротивления, он же сообщил ей о смерти Рауля. Жако, верный, справедливый, мудрый… он все знал, все умел делать — и стряпать, и починить радио, и вести людей в атаку… Но, будь он даже другим, все равно на него работало бы само время, ибо ничто так не сближает людей, как прожитые вместе годы, как общие воспоминания, о которых даже незачем говорить, ибо они всегда с вами. Для Жако вся жизнь Анны-Марии была как на ладони, и он не задаст вопроса: «А что же, в сущности, привело Женни Боргез к самоубийству?» Не спросит: «Что это за ФТП, о которых столько говорят?» Но иной раз Анне-Марии казалось, что Жако испытывает к ней не просто дружеское расположение, она все время держалась начеку, боясь, как бы он не вообразил себя влюбленным, как бы не влюбился на самом деле. Даже в своих отношениях с Жако она не знала покоя…

Но теперь вокруг Анны-Марии было уйма народу, и они помогали ей убивать время. Звонил телефон, звенел колокольчик, люди приходили, разговаривали, слали письма… И, кроме того, она продолжала заниматься фотографией, время от времени ей удавалось продать кое-какие снимки; работала она весь день, сама проявляла пленку в оборудованном под лабораторию темном чулане возле кухни. Ее жизнь имела видимость настоящей жизни. Но только видимость.

Когда Анна-Мария вернулась от мадам де Фонтероль, ей, после сандвичей и птифуров, не хотелось есть. Она заперлась в темном чулане. Фотографии удались. Анна-Мария начинала любить свою новую профессию, тем более что она помогала зарабатывать на жизнь. Мадам де Фонтероль нашла способ переслать Жоржу деньги. Но Жоржу ли? Лилетта требовала значительных сумм: на что мальчику столько денег?

Было около десяти часов, когда Анна-Мария наконец легла и с наслаждением вытянулась в постели. Весь день она пробегала с аппаратом по Парижу и даже позавтракать не успела. Вечером прием у мадам де Фонтероль, потом она проявляла пленку… Ребятишки, которых она сфотографировала в Тюильри, получились неплохо, особенно там, где сняты одни ножки, до чего же у малышей трогательные и смешные ножки!

Анна-Мария уже погасила свет, когда зазвонил телефон. Кто? А вдруг?.. Все же? Она сняла трубку:

— Алло!

Звонила Колетта, молодая женщина, с которой Анна-Мария познакомилась у фотографа; Колетта пришла заказать ей снимки своей девочки и тут же взяла Анну-Марию в наперсницы… Колетта извинилась, что звонит так поздно, — может быть, Анна-Мария уже легла? Но у нее чудовищная хандра… Муж в отъезде, она одна, совершенно одна… Не разрешит ли Анна-Мария заглянуть к ней хоть на полчасика? «Но я уже в постели!» Анна-Мария попробовала отделаться от гостьи. «Всего на полчасика, прошу вас…» — «Ну что же, заходите, только, простите, я останусь в постели…» — «Ну конечно, конечно…»

Бедная Колетта! Она чувствовала себя несчастной, непонятно почему, но она чувствовала себя несчастной. Вышла она замуж во время оккупации за довольно известного журналиста, который во время войны отсиживался в провинции, — неплохой, даже милый человек; была у них прехорошенькая двухлетняя здоровая девочка. У Колетты много платьев, уютная квартира, друзья, ей не приходится думать о деньгах, и все же она чувствует себя несчастной. Она столько ждала от Парижа, и теперь, когда она попала в этот Париж, ни одна ее мечта не сбылась. Люди были заняты, озабочены, у них не хватало ни времени, ни денег, и они не могли, да и не хотели, подобно ей, развлекаться с утра до вечера. Париж… Театры, выставки, шляпки, платья и тысячи интереснейших людей, все оказалось столь же недоступным, как и в те времена, когда она жила в провинции. Интересным людям, с которыми ей доводилось сталкиваться на приемах, премьерах, вернисажах, было не до женщин, у них были свои, совсем иные заботы, поэтому приемы и вернисажи доставляли Колетте, пожалуй, больше огорчений, чем радостей. Появившись где-нибудь во всеоружии своей красоты, как ей казалось дома, Колетта встречала людей, которые, бросив ей на ходу две-три любезных фразы, отходили, чтобы бросить две-три любезных фразы другой (по крайней мере Колетта старалась убедить себя в этом, но в глубине души была уверена, что как раз другим-то говорилось больше, чем эти две-три любезные фразы), и чаще всего эти другие оказывались одетыми гораздо лучше ее! Откуда у всех этих женщин подходящее к случаю платье, шляпа и перчатки, и в тон платью туфли? Как Колетта ни билась, ей всегда чего-нибудь не хватало, хотя Гастон не скупился и зарабатывал много… О кино не стоит и говорить, там либо плохо топили, либо не топили совсем, а в театре, пусть даже натопленном, тоска смертная… Колетта жила как в лихорадке, возбужденная, разочарованная, и вечно чего-то ждала… Это «что-то» сводилось в конечном счете к поклонникам… Они с Гастоном очень любили друг друга, по-настоящему любили, но это не было «великим волнением страсти», впрочем, ей незнакомым; в общем, Гастон оказался ошибкой… и Колетта с волнением ждала «великого волнения». Она была полна планов, мечтаний, иллюзий. Но в ее жизни все самые великолепные начинания тут же рушились: не удавались знакомства, не доставались квартиры, если они были лучше и больше той, в которой она жила, отменялись заманчивые путешествия. Анна-Мария знала о ее последнем романе с каким-то издателем, да, кажется, с издателем, человеком уже немолодым. Анна-Мария окончательно запуталась в романах Колетты.