Эльза Триоле - Анна-Мария

— Жак Дерье? Кто такой Жак Дерье? Не слышал о нем… Вы мне расскажете. Раз вы видели Робера… Он узнал, что вы здесь, и ему кажется, что вы многое можете сделать!

— Бедный Робер!

— Сперва уточним: речь идет о сыне булочника из Кремая, Робере Бувене?

— Кажется, фамилия Робера действительно Бувен, но я твердо уверена лишь в одном: я только что видела моего Робера, он очень исхудал, но это, несомненно, он…

— Вы хотите сказать, что когда-то Робер был откормленным толстяком? За три года люди меняются… Ведь уже три года, как вы его не видели? Теперь ему двадцать три… Ну конечно, тот самый. Его обвиняют в убийстве, вы знаете об этом?

— Мне сказал надзиратель… Уверяю вас, что Робер не дотронулся бы до оружия, даже если б от этого зависела его жизнь. Он смертельно боится всякого огнестрельного оружия… Вам, вероятно, известно, что в гестапо ему вырвали ногти на ногах и не добились от него ни слова. Герой. Он доставал для нас провиант, и в этом деле не имел себе равных. Но огнестрельного оружия он боялся.

— Так вот! Его обвиняют в убийстве. Я считаю, что ваше вмешательство необходимо, вы должны нам помочь.

— О! Знаете ли, мое вмешательство…

Клавель глотнул виноградной водки, зажег сигарету… Он был сбит с толку. Эта дама с толстыми светлыми косами и внимательным взглядом, дама с брильянтом на мизинце, в тонких чулках — и есть та самая «Барышня»… Когда он вернулся из концлагеря, человек двадцать рассказывали ему о «Барышне», о знаменитом побеге из тюрьмы П. Как ни трудно представить себе эту даму, устраивающей побег заключенным, он уже свыкся с этой мыслью. Все-таки именно она предупредила его о Жозефе и пробралась в тюрьму. Но при всем том здесь была какая-то неувязка. Казалось бы, она принимает так близко к сердцу это дело, из-за него не уезжает из П., а чуть он попросил ее помочь, сразу пошла на попятный. Если она сидит в П., чтобы разгуливать с фотоаппаратом, то можно с таким же успехом вернуться в Париж и заниматься своими делами там.

— Не можете ли вы рассказать мне все подробно? — спросила Анна-Мария.

Ага! Все-таки…

— В селенье Ля Дотт, которое в трех километрах от Кремая, подстрелили кабатчика. Гнусный субъект, спекулянт. Политикой он не занимался, ну, а деньги не пахнут… Он стоял на пороге своей двери в тот вечер, когда в него выпустили целую автоматную очередь. Весь заряд попал в живот… Проклятое отродье: он не умер! И не подал в суд… Кто подал в суд, до сих пор неясно, однако за Робером явились в Кремай, арестовали его и еще одного парня, на ферме, вблизи Кремая… девятнадцатилетний головорез…

— И есть улики?

— Никаких. Основанием для их ареста послужили не улики, а предположение, что «они-де на это способны». Судя по их поведению в маки. Судя по орденам, которыми награждены и тот и другой… В защиту Робера выступило восемнадцать свидетелей, показавших, что в момент покушения он находился на собрании. И слушать не стали: это, мол, показания товарищей. Тото, второй паренек, будто бы как раз в это время обедал у мэра… Попустительство, попустительство, говорят нам… Очень может быть… Но как бы то ни было, не его это рук дело! Было девять часов вечера, кабатчик стоял в дверях против света — прекрасная мишень… Будьте уверены, что Тото не промахнулся бы, парень в муху на лету попадает… Ребята тут ни при чем: тут либо сводят счеты спекулянты, либо это провокация… Мы развернем огромную кампанию! У них уже и так из-за Жозефа куча неприятностей: рабочие на заводе грозят забастовкой, если его немедленно не выпустят. Прокурор сказал мне сегодня: «Вы затрудняете мою задачу, я уже почти решил его выпустить, но, поймите, теперь может показаться, что мы делаем это под „давлением“»…

Клавель явно имитировал прокурора, и, очевидно, похоже, хотя Анна-Мария прокурора не знала.

— Вы говорите — провокация… Чья?

Клавель глотнул водки.

— Крепкая… — похвалил он, стараясь выиграть время… — Знавали ли вы некоего майора Лебо, отнюдь не красавчика? [52] Игра слов: по-французски Лебо (le beau) — красавчик.

— Я знала одного Лебо, тогда он был капитаном… Это тот самый Лебо? Мне ли его не знать! У нас с ним было много хлопот… Он все еще здесь? Почему вы говорите «отнюдь не красавчик»? По-моему, этот страшный человек красив, как восковая кукла…

— Ну, значит, тот самый! Лебо купил поместье в пятнадцати километрах отсюда… И было на что покупать! Теперь окончательно обосновался в здешних краях… Вы хорошо его знаете, мадам?

— Хорошо? Нет… кажется, он прибыл сюда как беженец. Неизвестно, кто пустил такие слухи, но в конце концов им поверили. А в один прекрасный день мы вдруг узнали, что Лебо руководит здесь Сопротивлением! Нам не удалось выяснить, как это случилось!

«Рассуждает она здраво, — подумал Клавель, — не знаю, как и вести себя с нею… Расскажу все как есть, будем надеяться, что она не подложит нам свинью…»

— Мы напали на след одного очень щекотливого дела, — сказал Клавель, постукивая длинными костлявыми пальцами по бутылке, которую хозяин оставил на столе. — У майора Лебо есть друзья… Есть у него и враги… Знаете, когда дело касается денег, нередко возникают недоразумения… Это имеет отношение к Тото, а быть может, и ко всему прочему. Дело было еще в тысяча девятьсот сороковом году… Знаком вам гараж на шоссе, между Кремаем и П.?

— Да, знаком…

— Хозяин этого гаража поставлял бошам транспорт, и не только транспорт… Тото явился в гараж и стребовал с хозяина шестьдесят тысяч франков… Тото ничего не боится, а должен вам сказать, что хозяин гаража со всех точек зрения человек опасный. Вернувшись на ферму, где его укрывали, Тото двадцать тысяч спрятал в печку, а сорок тысяч оставил при себе. Через несколько дней, возвращаясь на ферму, Тото, еще издали увидев, что она оцеплена, дал тягу и залег где-то, пережидая грозу. А деньги доверил Лебо. Прошло еще несколько дней, и Тото преспокойно отправился на сожженную ферму и достал из чудом уцелевшей печки спрятанные в ней двадцать тысяч. Но так как его в любую минуту могли арестовать, он не хотел таскать их с собой, поэтому он снова пошел к Лебо, и, не застав его, отдал деньги его лейтенанту. Только такой шальной парень, как Тото, мог рискнуть показаться в этих местах, но все-таки задерживаться в Кремае ему не хотелось. Лейтенант пообещал: не беспокойтесь, передам, мол, Лебо… Однако когда после освобождения Тото пришел к Лебо и завел разговор о деньгах, тот начал клясться, что никаких двадцати тысяч от лейтенанта не получал, а сорок тысяч давно истратил на нужды маки. Лейтенант, в свою очередь, утверждает, что передал Лебо двадцать тысяч, и, по его словам, Лебо присвоил себе не только эту сумму, но и остальные сорок тысяч, то есть все шестьдесят тысяч, о которых идет речь, причем ни одного су из этой суммы не перепало на нужды маки.