Бернард Шоу - Карьера одного борца

— Кэшель, — произнесла она, — мы, кажется, самые глупые из всех влюбленных в мире: мы ничего не понимаем в любви. Действительно ли вы любите меня?

Он ответил ей смущенным «да» и продолжал робко и беспомощно смотреть на нее. Его неопытность была поразительна, но у нее хватило здравого смысла, чтобы обрадоваться при виде такого неопровержимого доказательства, что в деле любви он так же неопытен, как и она сама. Кэшель продолжал робко смотреть на нее, и до такой степени было очевидно, что ему хочется поскорее уйти отсюда, что Лидия попросила оставить ее одну. Однако, когда он согласился, она с удивлением заметила, что испытывает разочарование.

Оставив дом Лидии, Кэшель поспешил отправиться по адресу, который оставила ему мать. Это было громадное здание, в Вестминстере, разделенное на множество жилых помещений. Ему надо было на седьмой этаж, куда он поднялся в лифте. Выходя из кабины, он увидел Люциана Уэббера, идущего по коридору в сторону, противоположную лифту. Повинуясь внезапному желанию, он последовал за ним и догнал его как раз в момент, когда тот входил в комнату. Люциан увидел Кэшеля, и лицо его сделалось бледным. Он поспешно пошел в комнату, бросился к письменному столу и выхватил из ящика револьвер. Кэшель, испуганный и удивленный, отступил назад, подняв перед собой правую руку, словно защищаясь от удара.

— Эй! — закричал он. — Оставьте эту проклятую штуку, слышите! Если вы не бросите ее, я позову на помощь.

— Если вы подойдете ко мне, я выстрелю, — возбужденно сказал Люциан. — Я докажу, что все ваши устарелые приемы ничто по сравнению с оружием, которое наука дала цивилизованному человеку. Оставьте мою квартиру. Я не боюсь вас, но вовсе не желаю, чтобы вы беспокоили меня своим присутствием.

Черт бы вас побрал! — с негодованием воскликнул Кэшель. — Так-то вы встречаете человека, который пришел с дружеским визитом.

— Дружеский, без сомнения, теперь, когда вы видите, что я хорошо вооружен.

Кэшель протяжно свистнул.

— А! Так вы, значит, думали, что я пришел сюда бить вас? Ха, ха! И вы называете это наукой — направлять пистолет на человека! Но вы все равно не осмелились бы выстрелить, и вы прекрасно знаете это. Все-таки лучше отложить его в сторону, а то он может выстрелить помимо вашего желания; я всегда чувствую себя неловко, когда вижу в руках у глупцов огнестрельное оружие. Я пришел сюда сказать вам, что я женюсь на вашей двоюродной сестре. Вы рады этому?

Люциан изменился в лице. Он сразу поверил этим словам, но тем не менее упрямо произнес:

— Я не верю. Это ложь.

Слова взорвали Кэшеля.

— Повторяю вам, — угрожающим голосом произнес он, — что ваша двоюродная сестра дала свое согласие выйти за меня замуж. Попробуйте теперь назвать меня лжецом.

Затем, вынимая из кармана кожаный кошелек и доставая из него кредитный билет: он прибавил:

— Смотрите сюда. Я ставлю в качестве заклада этот двадцатифунтовый билет: вы не отважитесь ударить меня.

С этими словами он заложил руки назад и стал перед Люцианом, который, вне себя от бешенства, но парализованный чувством страха, принуждал себя не терять присутствия духа. Кэшель с готовностью подставил ему свою щеку и произнес, зло усмехаясь:

— Ну что же, господин директор, бейте. Вспомните только — двадцать фунтов.

В это мгновение Люциан отдал бы что угодно за то только, чтобы иметь силу и ловкость своего противника. Он видел лишь один способ избежать насмешек со стороны Кэшеля, а также упреков в трусости от самого себя, так как его понятие о чести, приобретенное в английской школе, было совершенно такое же, как у кулачного бойца. Он с отчаянием сжал свой кулак и ударил Кэшеля; однако удар пришелся по пустому месту. Зашатавшись, Люциан очутился возле Кэшеля, который громко расхохотался и произнес, похлопывая его по спине:

— Славно сделано. Я уже думал, что вы окажетесь трусом, но вы, оказывается, храбрый человек, и вас примут на арене с распростертыми объятиями. Я передам Лидии, что вы состязались со мной на заклад в двадцать фунтов стерлингов и с достоинством одержали победу. Разве вы не ощущаете гордости?

— Сэр, — начал было Люциан, но больше не смог ничего произнести.

— Посидите теперь с четверть часа и, смотрите, не пейте ничего спиртного; тогда вы совершенно успокоитесь. Когда вы очухаетесь, сами будете рады, что проявили мужество. Итак, до свидания. Я понимаю ваше ощущение, а потому ухожу. Смотрите же, не пытайтесь успокоить себя вином: будет только хуже. До свидания.

Когда он удалился, Люциан плюхнулся в кресло, потрясенный наплывом тех страстей, той зависти, на которые он уже считал себя неспособным, как не годилась уже для него школьная куртка, в которой он впервые испытал это чувство. Люциан сотни раз представлял себе в уме сходную сцену, но не так, как она действительно произошла, хотя оставшаяся после нее горечь не давала ему покоя. Он напрасно пытался утешить себя, по крайней мере, тем мужеством, которое он проявил, не побоявшись ударить Кэшеля. Ему некуда было деться от сознания, что страх и ненависть вызвали в нем припадок гнева по отношению к человеку, которому следовало бы показать пример благородного самообладания. Появившийся в его мыслях сумбур, вызванный нервным потрясением, угнетающе подействовал на него. Он ощущал необходимость в чьей-либо симпатии и страстно желал, чтобы представился удобный случай реабилитировать себя. Не прошло и часа, как он был уже по дороге в Риджент Парк.

Лидия сидела в будуаре и читала книгу, когда он вошел. Он не был тонким наблюдателем и не заметил никаких перемен. Она была спокойна, как всегда; глаза ее были полуоткрыты, а прикосновение ее руки внушило ему ту покорность, которую он всегда испытывал в подобных случаях. Хотя Люциан и не питал надежды обладать ею с тех пор, как она отказала ему в Редфордском сквере, но его внезапно охватило чувство потери, когда он в первый раз взглянул на нее, как на невесту другого человека, да еще вдобавок — какого человека!

— Лидия, — произнес он, пытаясь говорить резко, но будучи не в состоянии освободиться от той вежливости, из которой он сделал себе вторую натуру. — Я услышал новость, опечалившую меня. Это правда?

— Быстро же разлетелась эта новость, — ответила она. — Да, это правда.

Она говорила спокойно и так приветливо, что, отвечая ей, он запнулся.

— В таком случае, Лидия, вы играете главную роль в величайшей трагедии, какую я когда-либо видел.

— Эта роль вам кажется очень странной, не правда ли? — ответила Лидия, улыбаясь его попытке говорить прочувствованным голосом.

— Странная? Не странная, а поистине трагическая. Мне кажется, я имею право употребить это выражение. А вы сидите здесь и спокойно читаете, как будто ничего особенного не случилось.