Исроэл-Иешуа Зингер - Семья Карновских

Довид Карновский потерял терпение. Он выпрямился во весь рост, даже привстал на цыпочки, чтобы казаться еще выше, и спросил:

— И что же ты сделаешь, если я буду говорить, что считаю нужным, а? Может, побьешь отца? Из дому вышвырнешь?

Было уже за полночь, а Георг так ничего и не пообещал. Карновский взял пальто.

— Хорошо. Тогда выбирай: я или она, — сказал он.

От волнения он долго не мог попасть в рукава, но не позволил, чтобы сын помог ему одеться.

— Ладно, все, — проворчал он и вышел за дверь.

На Гамбургер-штрассе Довид остановился перед маленьким памятником Моисею Мендельсону, своему учителю, из-за которого он приехал в эту страну.

— Рабби Мойше, — сказал он, — наши дети уходят от нас. Наши дети — отступники…

Мудро и печально смотрел с пьедестала бронзовый философ, и капли дождя блестели на его сутулых плечах.

Тереза рассказала матери, что у нее любовь с доктором-евреем. Вдова Гольбек сразу представила себе оптика Дрекслера, у которого на витрине стояла голая женщина в резиновых чулках.

Все евреи были для нее такие же, как Дрекслер: черные, болтливые, умные, хитрые, и все нелегально чем-нибудь торгуют. Когда молодой доктор впервые оказался у нее дома, ее ожидания подтвердились. Он был черный, как грач: волосы, густые брови, подстриженные усы и, главное, глаза, огромные и блестящие. Словно сама темнота вошла в дом, где издавна жили светловолосые, голубоглазые люди. При этом он был красив суровой мужской красотой. Румянец выступил на увядших щеках вдовы Гольбек. Ей вспомнились молодые годы, когда она встречалась с таким же красивым и таким же чужим мужчиной. Она знала, что Карновский — акушер, и ей было неловко. Пожилой женщине казалось, что черноволосый доктор видит ее насквозь, будто она стоит перед ним обнаженная, как фигура на витрине оптика Дрекслера. Она даже попыталась прикрыть руками слишком большую, обвисшую грудь. Пенсне соскользнуло с переносицы и повисло на шнурке. Хуже всего было то, что Тереза привела Карновского неожиданно и как раз в тот день, когда в доме намечалась генеральная уборка. Госпожа Гольбек водрузила пенсне на место и только тогда спохватилась, что не поздоровалась с гостем.

— Приятно познакомиться, герр доктор, — сказала она растерянно, по привычке протянув руку к губам молодого человека. Но доктор Карновский не стал целовать мягкие пальцы мадам Гольбек, а лишь пожал их крепкой, смуглой ладонью. От таких манер гостя вдова смутилась еще больше. Поправив седые гладко зачесанные волосы, она попыталась начать разговор: — А погода сегодня разгулялась, не правда ли, герр доктор? Как вы думаете?

Она ждала, что услышит подобающий ответ, а потом можно будет и пригласить гостя к столу. Но доктор Карновский не захотел говорить о погоде, она его не интересовала. Гораздо больше его заинтересовали рифмованные вышивки на скатерти. Карновский принялся читать их вслух, и, хоть он ни разу не улыбнулся, вдова Гольбек уловила в его голосе снисходительную насмешку и обиделась. Но самое ужасное, что Карновский, не пожелав разговаривать о погоде, совсем сбил женщину с толку, она не знала, как себя вести и что делать дальше. Можно ли подавать кофе или надо подождать, пока все приличия не будут соблюдены? Наконец она решила, что все-таки пора садиться за стол.

Наливая дрянной эрзац-кофе в самые дорогие чашки, которые были у нее в доме, она попыталась завести непринужденную беседу о том, как плохо после войны стало с продуктами. Мадам Гольбек надеялась, что этой темы хватит но меньшей мере на полчаса. Но Карновский, вместо того чтобы поддерживать беседу, отхлебывал кофе до неприличия большими глотками, то и дело вытирал расшитой салфеткой подстриженные английские усы и неровными, но очень крепкими зубами грыз печенье. Госпоже Гольбек не нравилось, как он глотает, как вытирает губы. Она частенько принимала гостей и знала, что в приличном доме хозяйка должна положить на стол салфетки, причем самые лучшие, с вышивкой, но гость не должен ими пользоваться, особенно теперь, когда мыло стоит так дорого. А как он поглощает кофе! Из вежливости мадам Гольбек спросила, не выпьет ли гость еще чашечку. Она не сомневалась, что он откажется, но не тут-то было.

— Конечно, с удовольствием, — ответил он тут же и взял еще одно печенье.

А когда он, допив очередную чашку, поблагодарил за угощение только раз, мадам Гольбек и вовсе потеряла дар речи.

Она-то думала, что гость наговорит ей комплиментов, а она смутится и скажет, что печенье совсем не удалось, но он будет стоять на своем, нахваливать угощение и рассыпаться в благодарностях. Когда же Карновский, не спросив разрешения, закурил и выпустил сразу из носа и изо рта густую струю дыма, у госпожи Гольбек сердце защемило от беспокойства. Этот странный смуглый человек курил так же энергично, как ел, за одну затяжку он выкурил чуть ли не четверть сигареты. Как бы ковер не запачкал пеплом. Хозяйка быстро пододвинула ему пепельницу. Фрау Гольбек уже сама не понимала, что хуже: его дурные манеры или такое пренебрежение к ее имуществу. Мало того, она не могла придумать, с чего начать новую беседу. Наконец она решила поговорить о его профессии:

— У господина доктора хорошая практика?

Карновский кивнул головой:

— Работы по горло. Весь Берлин рожает. Гонят продукцию, восполняют военные потери. Но качество — так себе, эрзац…

Госпожа Гольбек и ее дочь покраснели. Доктор назвал медицинскую практику работой! И как можно говорить о важнейшей заповеди такими словами: «продукция», «гонят», «эрзац»?! У вдовы Гольбек кровь прилила к морщинистым щекам. Тереза умоляющими глазами посмотрела на любимого: «Ради Бога, не говори так при матери!» Карновский, несколько умерив пыл, начал рассказывать о детской смертности, контроле рождаемости, венерических болезнях, которые солдаты принесли с войны, и даже о том, что в стране появилось очень много незаконнорожденных, пока мужей не было дома.

— Господи, Господи! — вздыхала госпожа Гольбек.

А потом зачем-то привела гостя в зал и показала ему огромную фотографию в позолоченной резной раме.

— Вот, господин доктор, мой муж, царство ему небесное, — вздохнула вдова.

Доктор Карновский увидел толстого пожилого мужчину с круглой головой и пышными усами. Морщинки были старательно заретушированы. Облаченный в праздничный сюртук с высоким воротником, мужчина на фотографии выглядел важным и самодовольным. Глупо таращились очень серьезные глаза навыкате. Вдова Гольбек, скрестив руки на груди, с достоинством ожидала, что гость выразит восхищение ее почившим мужем. Но Карновский был огорчен, что этот подретушированный жирный человек — отец его возлюбленной. «Ну да, ну да», — пробурчал доктор, и вдова снова растерялась, не зная, что делать дальше. Но тут, на ее счастье, из коридора донесся собачий лай, а потом — бодрое насвистывание.