Артур Шницлер - Тереза

В то время церковь вновь стала для нее излюбленным местом, где она испытывала успокоение, и она молилась или горячо просила Господа, чтобы ее Франц не доставлял ей слишком много горя и в особенности чтобы страсть никогда больше не нарушала спокойного течения ее жизни и не омрачала ее душу.

В это лето случилось так, что она должна была готовить к вступительным экзаменам в лицей младшую дочь одной известной актрисы и для этого ее пригласили поехать со всей семьей на озеро Зальцкаммергут. Ее работа сводилась в основном к тому, чтобы заниматься с девочкой по нескольку часов в день, главным образом в саду. Старшая дочь актрисы, восемнадцатилетняя девушка, была влюблена в молодого человека, часто приходившего в их дом. Некий кузен ухаживал за весьма привлекательной хозяйкой дома, а ее супруг уделял все свое внимание еще не достигшей шестнадцати лет подружке старшей дочери, созданию в высшей степени испорченному, более того, он просто не давал ей проходу.

Терезе было странно наблюдать, как отец, мать и дочь, каждый сам по себе, вроде бы ничего не замечали или, по крайней мере, считали совершенными пустяками чувства и страдания остальных членов семьи. Сама же Тереза, обостренным, благодаря опыту своих любовных связей, зрением безучастно наблюдала за этой игрой страстей или сочувствовала действующим лицам так, как сочувствуют зрители в театре, а главное, была рада, что сама-то она внешне и внутренне покончила с сердечными делами. Все вроде бы шло своим чередом. Но ближе к концу лета ей начало казаться, что с кем-то должна случиться беда. И действительно, дочь хозяев попыталась покончить с собой, и тут все семейство как будто вдруг пробудилось от страшного сна. Без всяких мучительных объяснений все эти любовные отношения, навеянные летним ветерком, распались сами собой. И все тут же уехали из виллы — семейство отправилось на юг, и Тереза вернулась в Вену раньше, чем думала.

На время своего отсутствия она поручила приглядеть за сыном соседке, вдове чиновника, добродушной и весьма недалекой женщине, у которой был и свой сынишка восьми лет. Хотя та ничего дурного не сказала о Франце, она все же не скрыла, что иногда мальчик целыми днями не показывался ей на глаза. Тереза устроила сыну выволочку. Он лгал ей так глупо, что она не могла поверить и вполне вероятному. В ответ на ее упреки он стал грубить еще нахальнее, чем обычно, и все же Терезу испугали не столько его слова, сколько выражение лица и взгляд. В нем не осталось ничего мальчишеского или детского — прямо ей в лицо нагло глядел рано созревший, испорченный и злобный парень. Когда Тереза наконец заговорила о школе, Франц насмешливо объявил, что и не думает больше ходить туда, у него на уме другие, более взрослые вещи, потом самыми отвратительными словами отозвался о своих учителях, и одно особенно гадкое выражение до такой степени покоробило Терезу, что она не удержалась и отвесила сыну пощечину. А тот размахнулся с искаженным от злобы лицом — Тереза не успела увернуться — и кулаком ударил мать прямо в зубы. Из ее губ полилась кровь. Не взглянув больше на нее, Франц сломя голову бросился прочь, громко хлопнув дверью. Тереза стояла растерянная, в полном отчаянии, но слез у нее больше не было.

В тот же вечер она написала письмо Альфреду — впервые после долгого перерыва. Ответ пришел уже на следующий день. Альфред советовал Терезе отослать парня куда-нибудь в провинцию — подмастерьем, продавцом, кем угодно, — ибо свой долг перед сыном она выполнила, ей не в чем себя упрекнуть, и самое важное — освободиться наконец-то от страха и забот. От страха? — удивилась она сначала, но тут же поняла, что слово это попало в точку. В следующем абзаце Альфред сообщал, что обручился с дочерью одного профессора Тюбингского университета и предполагает где-то между Рождеством и Новым годом вместе с молодой женой вернуться в Вену. Однако он никогда не забудет, что значила для него Тереза, в чем состоит его долг перед ней, и она может в любой жизненной ситуации рассчитывать на него, как на своего лучшего друга. Ее дрожащие губы ощутили горечь, но она и тут не заплакала.

На следующее воскресенье брат пригласил ее к обеду. А поскольку Терезе нечего было опасаться встречи там с отставным женихом, она ответила согласием. Карл принял ее с подчеркнутым радушием, и она вскоре поняла, почему брат столь явно выражает свое одобрение ее отказу: профессор оказался чрезвычайно ненадежным человеком и оппортунистом, он перекинулся из лагеря немецких националистов в христианско-социальную партию и теперь выставил свою кандидатуру — с большой вероятностью успеха — в совет общины.

Потом Карл заговорил о матери, которая, по его словам, внушала ему большую тревогу. Что сделала старая женщина со своими деньгами и что собирается делать с ними в дальнейшем? Легко подсчитать, что она наверняка уже скопила кругленькую сумму. Дети ее, вне всякого сомнения, просто обязаны побеспокоиться об этом, в особенности он, Карл, как отец семейства. Не хочет ли Тереза — человек необеспеченный и потому в большей степени имеющий право затронуть столь деликатную тему в разговоре с матерью, — не хочет ли она как-нибудь при случае намекнуть матери, что он, Карл, с радостью готов приютить старую женщину в своем доме, где ей, естественно, придется нести куда меньше расходов, чем живя в пансионе. Хотя подобные рассуждения Карла показались Терезе в высшей степени отвратительными, она согласилась поговорить с матерью, но покуда и не думала выполнять обещание, данное брату.

Как-то вечером она встретила в центре города Агнессу. Тереза ее даже не сразу узнала. Вид у нее был вызывающий, чуть ли не подозрительный, и Терезе было неприятно стоять и разговаривать с нею на улице. Агнесса сообщила, что с некоторого времени больше не работает «у людей», а стала продавщицей в парфюмерной лавке. Тереза спросила о родителях, Агнесса ответила, что редко бывает в Энцбахе, впрочем, знает, что отец умер еще прошлым летом. Потом попросила передать привет Францу и распрощалась.

А уже спустя несколько дней она заявилась к Терезе без приглашения. Франц, с которым Тереза не обмолвилась ни словом с тех пор, как он поднял на нее руку, и который появлялся в доме лишь ради того, чтобы поесть, да и то всегда с опозданием, почему-то вдруг оказался дома; он поздоровался с Агнессой не без некоторого смущения, — впрочем, оно быстро прошло из-за ее развязности. И вскоре, почти не обращая внимания на присутствие Терезы, они уже дружески болтали друг с другом на каком-то уличном жаргоне, который Тереза понимала с трудом. Обменивались воспоминаниями об Энцбахе, полными туманных намеков, полагая, что Терезе их не понять… Однако время от времени Агнесса искоса поглядывала на Терезу и нагло улыбалась ей, как бы говоря: «Ты думаешь, он принадлежит тебе? Он принадлежит мне, вот кому!»