Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17

— Вотъ, Кирилушка, Богъ не даетъ имъ сына, — сказала инокиня юродивому, — помолись за нихъ.

— Не тужи, старуха волнуха, — заговорилъ юродивый. — Николашкѣ сынъ Вася. У Аннушки Вася. У меня внучекъ. Не тужи, дѣушка, — обратился онъ къ молодой Княгини, гладя ее вѣткой по головѣ, — свекровь не обижай, а сынъ будетъ Васюточка маленькой, маленькой, — заговорилъ, все утончая и утончая голосъ, а потомъ большой, большой, большой станетъ. И онъ все грубѣе и грубѣе дѣлалъ голосъ. — Только не видать тебѣ его близко. Далеко, далеко. Вотъ Николашка увидитъ. Увидитъ, да зажмурится. Вотъ такъ.

Онъ самъ зажмурился. Но, открывъ одинъ глазъ и увидавъ, что Князь Николай Ивановичъ не зажмурился, вдругъ разсердился и, снявъ съ себя шапку кожаную, послушническую, надвинулъ на Князя такъ, чтобы закрыть ему глаза.

— Маленькой, маленькой. Большой, большой. 421

И точно, черезъ полтора [года] Княгиня родила сына, крупнаго здороваго мальчика съ большими волосами и съ двумя макушками. И родился мальчикъ въ рубашечкѣ. Много было на этой радости послано даровъ монастырямъ и заложена въ селѣ Вяземскомъ въ память этаго Храмъ Свят[ителю] Николаю съ придѣломъ во имя Василья. Припоминая слова юродиваго, мальчика назвали Васильемъ и крестили его дядя Князь Алексѣй Иванычъ и бабушка мать Амфилогія, въ послѣдній разъ для этаго случая выѣхавшая изъ своего монастыря. На крестины въ Маѣ мѣсяцѣ съѣхались родные Князя и Княгини. Хотя новый домъ, построенный Княземъ, ужъ въ чернѣ былъ готовъ, съѣздъ былъ такой, что всѣ гости не могли помѣститься въ домахъ и конторѣ, и для Князя Павла Ивановича была разбита турецкая палатка недалеко отъ дома подлѣ рощи.

Въ то самое время, какъ гости съѣхавшіеся на крестины, еще пировали у Князя, въ одну ночь къ 422 палаткѣ, въ которой 423 жилъ Князь Павелъ Ивановичъ, 424 ночью подкинули младенца. Калмыкъ, жившій въ прислугахъ у Князя 425 и чесавшій ему голову, услыхалъ у двери въ балаганъ, что что-то шуршитъ, и, тихо оставивъ засыпавшаго Князя, вышелъ посмотрѣть. Кто то босыми ногами побѣжалъ по дорогѣ къ лѣсу. Калмыкъ хотѣлъ ужъ назадъ вернуться. Вдругъ запищало что-то у него подъ ногами. — Глядь, —младенецъ, <���голый, какъ есть, въ дерюжкѣ завернутъ>. Калмыкъ взялъ мальчика, хотѣлъ внести его въ балаганъ, да вспомнилъ, что Князь чутокъ на сонъ и сердитъ, коли разбудятъ его, да раздумалъ и, разбудивъ казачка, велѣлъ ему Князю голову чесать, а самъ понесъ мальчика въ земскую избу, и, разбудивъ Земскаго, показалъ ему и разсказалъ, какъ было дѣло. Земской позвалъ караульщика, старосту, и стали судить, чей бы 426 ребенокъ и какъ Князю сказать, какъ бы бѣды не было.

<���Ни> креста на ребенкѣ 427 не было, и ни рубашонки, ничего, и пуповина, видно, недавно откушена и завязана ниченкой изъ рубахи. — Мужики судили, чей бы такой былъ ребенокъ; староста говорилъ, что по дерюжкѣ — не съ ихъ стороны, а съ зарѣченской изъ Пашутина долженъ быть, потому что толь[ко] та[мъ] пошло это новое заведеніе ткать дерюжки изъ 428 оческовъ, <���а у нихъ нѣту. (Пашутина была вольная деревня за рѣкой.) Земской говорилъ, что надо завтра къ бабкѣ сходить, она узнаетъ, чей. Калмыкъ разсказывалъ, какъ онъ чуть не наступилъ на мальчика. А, между тѣмъ, ребенокъ лежалъ на 429 конникѣ, куда его положилъ калмыкъ, и, разметавшись въ дерюжкѣ, громко сталъ кричать. Земщиха, изъ за перегородки давно уже слышавшая ихъ разговоръ, закричала оттуда на нихъ.

— Бога въ васъ нѣтъ! — закричала она вдругъ. — Что ребеночка то бросили, Завтра разберетесь, а теперь надо его покормить. — И она, накинувъ шубенку, вошла въ горницу и унесла къ себѣ ребенка, а мужа послала за молокомъ.

У земщихи дѣтей не было, ребеночекъ былъ здоровый, хороший. Она положила его на кровать. Достала чугунъ съ теплой водой. Стростила воду въ корытѣ, вымыла ребенка, обернула его въ старую рубаху, наскребла каши тупикомъ въ горшкѣ и стала жевать эту кашу съ молокомъ и изо рта кормить ребенка.

Наутро, прежде еще [чѣмъ] всталъ Князь, староста съ Земскимъ и Прикащикомъ пошли къ бабкѣ, и бабка на водѣ отгадала имъ, что ребенокъ Пашутинской и что родила его дѣвка Арина, Федота Ѳоканова дочь. Земской съ Прикащикомъ пришли въ волостную избу и послали за Ѳедотомъ. Ѳедотъ былъ мужикъ не молодой, у него уже было два сына женатыхъ, и жилъ онъ хорошо. Дѣвка его, Аришка, была первая плясунья и хороводница по деревнѣ, и старикъ про нее ничего не зналъ. Зналъ только, что она вчера дома не ночевала. А съ подругами вмѣстѣ ленъ мяли на мельницѣ.

— Пакости у меня такой въ дому не бывало, у меня и снохи со двора не ходятъ, а какъ на улицу безъ спроса пойдутъ, такъ я ихъ въ яму сажаю, а дочь и того строже, матери учить приказываю. Если же правда, я ее, суку, до смерти запорю. —

Когда привели дѣвку, то по лицу сейчасъ видно было, что она виновата. Она вся осунулась и стала такая, что краше въ гробъ кладутъ. Когда стали дѣвку спрашивать, она недолго отпиралась и скоро <���во всемъ> созналась. <���Только сколько ее ни стращали, ни на кого не показала.> Разсказала все дѣвка такъ:>

— «Пошла я 430 с дѣвками на толчею и почуяла къ вечеру, что мнѣ родить. Я пошла съ дѣвками домой, отошла отъ мельницы, и тутъ у дяди Егора въ овинѣ и родила. Я и сама не знала, что со мной. Только глянула на него, онъ ворочается. Я хотѣла его задушить, совсѣмъ ужъ было сѣла на него, да онъ закричалъ. Мнѣ его жалко стало, я его и повила. Потомъ думаю, что мнѣ съ нимъ дѣлать, пропала моя головушка. Думаю себѣ, убѣгу отъ него и побѣжала прочь ко двору. И далеко отошла и все слышу, онъ кричитъ, какъ ярочка плачетъ. Отбѣгу, отбѣгу, уши заткну, а онъ все кричитъ. И <���сама> до двора добѣжала задами, а все его слышу. Опрокинулась я назадъ бѣжать, прибѣгла къ овину, а онъ лежитъ, не шевелится и не пикнетъ. Схватила я его, завернула въ дерюжку, въ которой ленъ приносила, и побѣгла 431 сама не знаю, куда. Уже смерклось, только слышу, вода на заставкахъ шумитъ. Прибѣгла я къ водѣ. А онъ тутъ глянетъ на меня, как захахочетъ: — кидай, — говорить, — сюда ко мнѣ. — Я испугалась, <���перекрестилась> и ну бѣжать. Бѣжала, сама не помню, куда, и прибѣгла къ барскому двору. <���А онъ за мной.> Оглянулась, а онъ тутъ. Я въ лѣсъ, тутъ у бани бросила и побѣгла домой». —

Все это она разсказала, а про прежнее ничего не сказала. Только и говорила, что «не знаю», «не помню». И только просила дѣлать съ ней, что хотятъ, а не погубить ребеночка. —

— Научилась тоже, — сказалъ Князь. — Ну, а чей, — призналась?

Все разсказалъ Пашутинской Ѳедотка. Корчагина Ивана сынъ. Онъ у скурятихи бондарничалъ.

Князь покачалъ головой.

<���Волостный голова велѣлъ отвести ее старику домой и ребенка велѣлъ взять отъ Земскаго. Старикъ въ волостной избѣ все молчалъ и ничего не сказалъ ни дочери, ни головѣ и молча отвелъ дочь домой и привязалъ ее къ сохѣ на дворѣ. И матери велѣлъ уйти и не выходить къ нему, потомъ взялъ кнутъ и билъ кнутомъ дочь до тѣхъ поръ, что она кричать перестала. Тогда онъ кликнулъ старуху, пособилъ ей отвязать затянувшіе[ся] узлы, запрегъ телѣгу, насыпалъ овесъ и поѣхалъ сѣять>.