Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 72

То, что ты не согласенъ съ моимъ послѣднимъ письмомъ, нисколько меня не огорчаетъ. 7Надѣюсь, что и ты тоже этимъ не огорчаешься. Очень трудно словами высказать всю свою вѣру. И я знаю, что у тебя есть своя и хорошая. И она не подходитъ подъ мои слова. И оставимъ слова. Наступаетъ намъ обоимъ время, когда, какъ говоритъ Montaigne, 8когда il faudra parler français. 9Только бы полегче переходъ, a путешествіе въ новые края за границу только пріятно. — Я все вожусь съ своей 3-й частью, 10все набрано, но еще не все исправлено. И въ этой 3-й части много нецензурнаго. Не знаю, чтò пропустятъ. 11

Прощай пока. Привѣтъ Мар[ьѣ] Мих[айловнѣ] 12и милой Машѣ твоей и ея мужу 13и Вѣрочкѣ, 14когда пріѣдетъ. Ты, кажется, несешь свое Лирство (Король Лиръ) 15мужественно. Помогай тебѣ Богъ. Моя Таня рѣшила, что не можетъ не «плясать», и я уже желаю этаго. 16

Л. Т.

Если самъ не напишешь скоро, вели Машѣ моей написать, что ты получилъ это письмо.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Дата дополняется по письму гр. С. Н. Толстого от 16 ноября 1899 г. Публикуется впервые.

1Толстой переехал из Ясной поляны в Москву.

2Осложнения в семейной жизни гр. С. Н. Толстого. См. письмо № 233.

3Болезнь печени, острый припадок которой был 22 ноября. См. письмо № 211.

4Илья Львович Толстой жил в своем имении Гриневка Чернского у. Тульской губ.

5Ст. Лазарево Московско-курской жел. дороги, ближайшая к Пирогову.

6Мария Львовна Оболенская жила в Пирогове, рядом с усадьбой гр. С. Н. Толстого.

7См. письмо № 180.

8Мишель Монтень (Michel Montaigne) (1533—1592) — французский философ, автор «Опытов» («Les Essais»). Ряд мыслей Монтеня включен в «Круг чтения» Толстого.

9Буквальный перевод: надо будет говорить по-французски. Образное выражение: надо будет говорить на своем языке, т. е. быть самим собой.

10«Воскресение».

11См. письмо № 208.

12Гр. Мария Михайловна Толстая, жена гр. С. Н. Толстого.

13Дочь гр. С. Н. Толстого, Мария Сергеевна (р. 1872 г.) и ее муж Сергей Васильевич Бибиков (1871—1920).

14Вера Сергеевна Толстая.

15Толстой сравнивал положение брата с положением короля Лира («Король Лир», В. Шекспира).

16Речь идет о замужестве Татьяны Львовны Толстой. Лев Николаевич не сочувствовал решению дочери выйти замуж за М. С. Сухотина и в письме к гр. С. Н. Толстому с горечью вспомнил его слова, обращенные в молодости к гр. H. Н. Толстому. Касаясь того же вопроса, предстоявшего замужества, Толстой писал дочери 14 октября 1897 г.: «[...] Сказав это, хотя и почти без надежды того, чтобы ты поверила этому и так повернула свою жизнь, понемногу деморфинизируясь и потом избегая новых заболеваний, скажу о том, какое мое отношение к тому положению, в котором ты теперь находишься. — Дядя Сережа рассказывал мне — меня не было — что они с братом Николаем и другими мало знакомыми господами были у цыган. Николинька выпил лишнее. А когда он выпивал у цыган, то пускался плясать — очень скверно, подпрыгивая на одной ноге, с подергиваниями и would be [якобы] молодецкими взмахами рук и т. п., которые шли к нему, как к корове седло. Он, всегда серьезный, неловкий, кроткий, некрасивый, слабый мудрец, вдруг ломается и скверно ломается, и все смеются и будто бы одобряют. Это было ужасно видеть. И вот Николинька начал проявлять желание пойти плясать. Сережа и Вас[енька] Перфильев умоляли его не делать этого, но он был неумолим и, сидя на своем месте, делал бестолковые и нескладные жесты. Долго они упрашивали его, но, когда увидали, что он был настолько пьян, что нельзя было упросить его воздержаться, Сережа только сказал убитым, грустным голосом: «пляши», и, вздохнув, опустил голову, чтобы не видать того унижения и безобразия, которое пьяному казалось (и то только пока хмель не прошел) прекрасным, веселым и долженствующим быть всем приятным. Так вот мое отношение к твоему желанию такое же». См. письма 1897 г., т. 70.

Сережа — гр. С. Н. Толстой. Васенька Перфильев — Василий Степанович Перфильев (1826—1890), друг молодости Толстого.

О замужестве Т. Л. Толстой см. письмо № 209.

В ответном письме от 16 ноября 1899 г. гр. С. Н. Толстой писал: «Очень благодарю за твое хорошее письмо. Понимаю, что ты видишь вполне, как у нас плохо, тем более тебе видно это, что и у тебя не совсем хорошо, как пишешь, и благодарю, что стараешься поделиться этим со мной, но, конечно, у тебя не то, что у нас. Ты собирался всё время и собираешься на рождество приехать, как хорошо и как вместе страшно; ты говоришь, что малейшая неосторожность может причинить большие боли. А поездка сюда, конечно, будет неосторожностью. Лучше мне бы приехать, но тоже не знаю, как это сделать. Откупался я, кажется , вполне, и все мне страшно и трудно. Много хотел бы написать, но ты пишешь, что даже тебе нельзя сказать в письме того, чтò хочется, а мне уже и подавно. Переезд за границу большую ты находишь желательным, и я тоже, но страшны страдания. Да, в страданиях возможных здесь мы, конечно, не можем сомневаться, но страшнее страдания и, может быть, страшные и бесконечные там, которые тоже возможны, и о чем мы ничего не знаем. Ночью, когда мышь сидит и скребет в мышеловке, я думаю, почему она в мышеловке, а я в постели, и, вероятно, за это я буду в мышеловке, а она в постели, и за убийство мышей и за всю грешную жизнь справедливо расплачиваться. Конечно, и в людском суде, который ты так ясно изображаешь, принимают во внимание смягчающие обстоятельства, и надо думать, что и там их примут к сведению, т. е. среду, в которой мы росли, примеры Валерьяна Петровича, Владимира Ивановича и всего тогдашнего склада жизни, и трудно было увидать, что это было всё дурно и ужасно. Ты увидал это раньше меня, хотя тоже поздно, я же начал прозревать чуть ли не со вчерашнего дня и за это, я думаю, буду отвечать. Но чтò будет, никто и никогда здесь не узнает. Ты пишешь в твоем предпоследнем письме, писанном Машей, что разум указывает , что надо заменить жестокое сожительство людей любовным и братским и средство для этого — свое личное совершенствование и так далее , согласно учению Христа. Конечно, когда доживешь, как мы, до того времени, когда il faut parler français, то стремишься до этого достижения, но едва ли можно его вполне достигнуть, и я чувствую, что я далек от этого, и лучше откровенно в этом сознаться [...] Понимаю, как трудно тебе кончать твое «Воскресение», тем более потому, что оно срочное, и, если бы этого не было, ты бы его написал, не спеша, иначе, и цензура выкидывает самую суть, и остается лишь второстепенное. Но нельзя и не быть цензуре (но не глупой, как у нас), и то, чтò здорово одним, гибельно другим. Мария Михайловна говорит, что теперь, после «Воскресения», начнут брать жен из заведений [...] О том, что нужна цензура, может, я и не прав, и ты, конечно, пишешь не для тех, которые будут перетолковывать то, чтò ты говоришь; в том смысле, что надо брать жен из таких заведений, и тому подобное, и я вполне понимаю, что тебе нужно высказывать свое вполне, и ты не виноват в том, что поймут тебя очень немногие, но ты пишешь для них [...] Не осуди, если что-нибудь пишу не так. Надеюсь, еще как-нибудь до большого путешествия увидимся».