Виктор Гюго - Ган Исландец

Тутъ словоохотливый разсказчикъ остановился дать волю своей веселости, потомъ продолжалъ:

— И такъ, любезные гости, я помирился съ моей участью. Да на кой чортъ быть честолюбивымъ! Здѣсь я добросовѣстно исполняю свое ремесло; продаю трупы, или Бехлія дѣлаетъ изъ нихъ скелеты, которые покупаетъ Бергенскій анатомическій кабинетъ. Смѣюсь надъ всѣмъ, даже надъ этой несчастной бабой цыганской, которую уединеніе сводитъ съ ума. Мои три наслѣдника подростаютъ въ страхѣ къ дьяволу и висѣлицѣ, моимъ имененъ стращаютъ ребятъ въ Дронтгеймскомъ округѣ. Синдики снабжаютъ меня колесницей и красной одеждой. Проклятая башня защищаетъ меня отъ дождя подобно епископскому дворцу. Старые попы, которыхъ приводитъ сюда буря, читаютъ мнѣ проповѣди, ученые льстятъ мнѣ. Словомъ, я такъ же счастливъ, какъ и всякій другой: пью, ѣмъ, вѣшаю и сплю.

Оканчивая свою рѣчь, палачъ прерывалъ ее глотками пива и взрывами шумной веселости.

— Онъ убиваетъ и спитъ! — прошепталъ священникъ. — Несчастный!

— Какъ счастливъ этотъ бѣднякъ! — вскричалъ отшельникъ.

— Да, братъ отшельникъ, — согласился палачъ: — я такъ же бѣденъ, какъ и ты, но счастливѣе тебя. Право, ремесло хоть куда, если бы только завистники не уничтожали его выгодъ. Представьте себѣ, не знаю, какая то именитая свадьба внушила вновь назначенному Дронтгеймскому священнику мысль просить помилованія двѣнадцати осужденнымъ, которые принадлежатъ мнѣ?..

— Принадлежатъ тебѣ! — вскричалъ священникъ.

— Само собою разумѣется. Семеро должны быть высѣчены, двое заклеймены въ лѣвую щеку и трое повѣшены, а это составляетъ двѣнадцать… да двѣнадцать экю и тридцать аскалоновъ, которые я потеряю, если просьба увѣнчается успѣхомъ. Какъ вамъ нравится, господа, этотъ священникъ, распоряжающійся моимъ добромъ? Зовутъ этого проклятаго попа Афанасій Мюндеръ. О! Пусть только онъ попадетъ въ мои лапы!

Священникъ всталъ изъ за стола и спокойнымъ голосомъ произнесъ.

— Сынъ мой, я Афанасій Мюндеръ.

При этихъ словахъ глаза Оругикса гнѣвно сверкнули и онъ быстро вскочилъ съ своего мѣста. Разъяренный взглядъ его встрѣтился съ спокойнымъ, добродушнымъ взоромъ священннка, и онъ снова опустился на свое мѣсто медленно, молча и смущенно.

На минуту воцарилось молчаніе. Орденеръ, тоже поднявшійся изъ за стола, чтобы защитить священника, первый прервалъ его.

— Николь Оругиксъ, — сказлъ онъ: — вотъ тринадцать экю, которые вознаградятъ васъ за помилованныхъ преступниковъ…

— Увы! — прервалъ его священникъ: — кто знаетъ, удовлетворятъ ли мое ходатайство! Мнѣ необходимо поговорить съ сыномъ вице-короля, все зависитъ отъ брака его съ дочерью канцлера.

— Батюшка, — отвѣчалъ молодой человѣкъ твердымъ голосомъ: — я добьюсь этого. Орденеръ Гульденлью не приметъ обручальнаго кольца, прежде чѣмъ не будутъ разбиты оковы вашихъ узниковъ.

— Молодой чужестранецъ, что можете вы сдѣлать; но да услышитъ и да вознаградитъ васъ Создатель!

Между тѣмъ тринадцать экю Орденера дополнили эфектъ, производимый взоромъ священника. Николь вполнѣ успокоился, прежняя веселость вернулась къ нему.

— Послушайте, преподобный отецъ, вы славный малый и достойны исправлять должность священника въ капеллѣ Святаго Илларіона. Я совсѣмъ не думалъ того, что говорилъ про васъ. Вы идите прямо по своей дорогѣ и не ваша вина, если она перекрещивается съ моей. Но вотъ до кого я дѣйствительно добираюсь, это хранитель труповъ въ Дронтгеймѣ, старый колдунъ, смотритель Спладгеста… Какъ бишь его зовутъ-то? Спіагудри?.. Спіагудри?.. Скажите мнѣ, мой древній ученый, вавилонская башня знанія, вамъ вѣдь все извѣстно, не поможете ли вы мнѣ вспомнить имя этого колдуна, вашего собрата? Вы должны были встрѣчаться съ нимъ на шабашахъ, гарцуя верхомъ на помелѣ.

Конечно, если бы въ эту минуту злополучный Бенигнусъ могъ улетѣть на какомъ нибудь подобномъ воздушномъ конѣ, несомнѣнно онъ съ радостью ввѣрилъ бы ему свое бренное, перепуганное существо. Никогда любовь къ жизни не проявлялась въ немъ съ такой силой, какъ съ той минуты, когда всѣ органы чувствъ стали убѣждать его въ грозной опасности. Все окружающее ужасало его; мысль о проклятой башнѣ, свирѣпый взглядъ красной женщины, голосъ, перчатки, питье таинственнаго отшельника, отважная неустрашимость его юнаго спутника, и, къ довершенію всего, палачъ; палачъ, въ логовище котораго попалъ онъ, убѣгая, чтобы не поплатиться за преступленіе. Онъ дрожалъ такъ сильно, что всѣ волевыя движенія были у него парализованы, въ особенности, когда разговоръ зашелъ о немъ и когда страшный Оругиксъ обратился къ нему съ вопросомъ.

Такъ какъ онъ не имѣлъ ни малѣйшаго желанія подражать героизму священника, его онѣмѣвшій языкъ отказывался ему служить.

— Ну что же! — повторилъ палачъ: — знаете вы имя смотрителя Спладгеста? Ужъ не оглохли-ли вы подъ тяжестью вашего парика?

— Немножко, милостивый государь… Но, — рѣшился онъ наконецъ отвѣтить: — клянусь вамъ, я не знаю его имени.

— Онъ не знаетъ! — страшнымъ голосомъ промолвилъ отшельникъ: — Онъ лжетъ, хотя и клянется. Этого человѣка зовутъ Бенигнусъ Спіагудри.

— Меня! Меня! Великій Боже! — съ ужасомъ застоналъ старикъ.

Палачъ покатился со смѣху.

— Да кто вамъ сказалъ, что васъ? Мы говоримъ о томъ язычникѣ, смотрителѣ Спладгеста. Рѣшительно, этотъ педагогъ боится всего. Вотъ была бы потѣха, если бы эти дурацкія гримасы имѣли серіозное основаніе. Этотъ старый сумасбродъ прекомично болтался бы на висѣлицѣ… Ну-съ, уважаемый ученый, продолжалъ палачъ, наслаждаясь испугомъ Спіагудри: — такъ вы не знаете Бенигнуса Спіагудри?

— Нѣтъ, милостивый государь, — отвѣчалъ смотритель Спладгеста, нѣсколько успокоенный своимъ инкогнито: — увѣряю васъ, я совсѣмъ не знаю его. И мнѣ вовсе непріятно будетъ познакомиться съ человѣкомъ, имѣвшимъ несчастіе прогнѣвить васъ.

— А вы, отшельникъ, — продолжалъ Оругиксъ: — кажется вы знаете его?

— Да, отлично, — отвѣтилъ отшельникъ: — это человѣкъ высокаго роста, старый, сухощавый, плѣшивый…

Спіагудри, страшно встревоженный этимъ перечисленіемъ примѣтъ, съ живостью поправилъ на головѣ свой парикъ.

— Руки у него, — продолжалъ отшельникъ: — длинныя какъ у вора, дней восемь не встрѣчавшаго путешественника, спина сгорбленная…

Спіагудри выпрямился сколько могъ.

— Словомъ, его можно было бы принять за одинъ изъ труповъ, которые онъ стережетъ, если бы не пронзительный взоръ его глазъ…

Спіагудри схватился рукой за свой спасительный пластырь.

— Спасибо, отецъ, — поблагодарилъ палачъ отшельника: — гдѣ бы мы съ нимъ не встрѣтились, я сразу узнаю теперь стараго жида…

Спіагудри, считавшій себя добрымъ христіаниномъ и возмущенный такой нестерпимой обидой, не могъ удержаться отъ восклицанія: