Виктор Гюго - Ган Исландец

— Графъ! Если изъ лести вы такъ титулуете меня, ваши старанія безплодны. Я въ опалѣ.

— Тотъ, кто говоритъ съ вами, не зналъ васъ во время вашего могущества, но тѣмъ не менѣе онъ вашъ искренній другъ.

— И все-же, чего-нибудь хочетъ добиться отъ меня: память, которую хранятъ къ несчастнымъ, всегда измѣряется видами, которые питаютъ на нихъ въ будущемъ.

— Вы несправедливы ко мнѣ, благородный графъ. Я вспомнилъ о васъ, вы-же меня забыли. Я — Орденеръ.

Мрачные взоры старика сверкнули радостнымъ огнемъ. Невольная улыбка, подобная лучу, разсѣкающему тучи, оживила его лицо, обрамленное сѣдой бородой.

— Орденеръ! Добро пожаловать, скиталецъ Орденеръ! Тысячу кратъ благословенъ путникъ, вспомнившій узника!

— Однако, вы забыли меня? — спросилъ Орденеръ.

— Я забылъ васъ, — повторилъ Шумахеръ мрачнымъ тономъ: — какъ забываютъ вѣтерокъ, который, пролетая мимо, освѣжилъ насъ своимъ дуновеніемъ. Счастливы мы, что онъ не превратился въ ураганъ и не уничтожилъ насъ.

— Графъ Гриффенфельдъ, — возразилъ молодой человѣкъ: — развѣ вы не разсчитывали на мое возврашеніе?

— Старый Шумахеръ ни на что не разсчитываетъ. Но тутъ есть молодая дѣвушка, которая еще сегодня замѣтила мнѣ, что 8-го мая минулъ годъ съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали.

Орденеръ вздрогнулъ.

— Какъ, великій Боже! Неужели ваша Этель, благородный графъ!

— А то кто-же?

— Ваша дочь, графъ, удостоила считать мѣсяцы со времени моего отъѣзда! О! Сколько печальныхъ дней провелъ я съ тѣхъ поръ! Я объѣздилъ всю Норвегію, оть Христіаніи вплоть до Вардхуза, но путь мой всегда направленъ былъ къ Дронтгейму.

— Пользуйтесь вашей свободой, молодой человѣкъ, пока есть возможность. Но скажите мнѣ наконецъ, кто вы? Мнѣ хотѣлось бы знать васъ, Орденеръ, подъ другимъ именемъ. Сынъ одного изъ моихъ смертельныхъ враговъ носитъ это имя.

— Быть можетъ, графъ, этотъ смертельный врагъ болѣе доброжелателенъ къ вамъ, чѣмъ вы къ нему.

— Вы не отвѣчаете на вопросъ. Но храните вашу тайну; можетъ быть я узнаю со временемъ, что плодъ, утоляющiй мою жажду, — ядъ, который меня убьетъ.

— Графъ! — вскричалъ Орденеръ раздражительно: — Графъ! — повторилъ онъ тономъ мольбы и укора.

— Могу-ли довѣриться вамъ, — возразилъ Шумахеръ: — когда вы постоянно держите сторону этого неумолимаго Гульденлью?..

— Вице-король, — серьезно перебилъ молодой человѣкъ: — только-что отдалъ приказаніе, чтобы впредь вы пользовались безусловной свободой внутри башни Шлезвигскаго Льва. Эту новость узналъ я въ Бергенѣ и безъ сомнѣнія вы немедленно получите ее здѣсь.

— Вот милость, на которую я не смѣлъ разсчитывать, о которой ни съ кѣмъ-бы не рѣшился говорить кромѣ васъ. Впрочемъ, тяжесть моихъ оковъ уменьшаютъ по мѣрѣ того, какъ возростаютъ мои лѣта, и когда старческая дряхлость певратитъ меня въ развалину, мнѣ скажутъ тогда: «ты свободенъ».

Говоря это, старикъ горько усмѣхнулся и продолжалъ:

— А вы, молодой человѣкъ, сохранили-ли вы ваши безумныя мечты о независимости?

— Въ противномъ случаѣ, я не былъ-бы здѣсь.

— Какимъ образомъ прибыли вы въ Дронтгеймъ?

— Очень просто! На лошади.

— А въ Мункгольмъ?

— На лодкѣ.

— Бѣдный безумецъ! Бредитъ о свободѣ и мѣняетъ лошадь на лодку. Свою волю приводитъ онъ въ исполненіе не своими членами, а при посредствѣ животнаго или вещи; а между тѣмъ кичится своей свободой!

— Я заставляю существа повиноваться мнѣ.

— Позволять себѣ властвовать надъ извѣстными существами — значитъ давать другимъ право властвовать надъ собой. Независимость мыслима лишь въ уединеніи.

— Вы не любите людей, достойный графъ?

Старикъ печально разсмѣялся.

— Я плачу о томъ, что я человѣкъ, я смѣюсь надъ тѣми, кто утѣшаетъ меня. Если вы еще не знаете, то убѣдитесь впослѣдствіи, что несчастіе дѣлаетъ человѣка недовѣрчивымъ, подобно тому, какъ удачи дѣлаютъ неблагодарнымъ. Послушайте, вы прибыли изъ Бергена, скажите мнѣ какой благопріятный вѣтеръ подулъ на капитана Диспольсена. Должно быть счастіе улыбнулось ему, если онъ забылъ меня.

Орденеръ пришелъ въ мрачное смущеніе.

— Диспольсенъ, графъ? Я нарочно прибылъ сюда поговорить съ вами о немъ. Зная, что онъ пользуется вашей довѣренностью…

— Моей довѣренностью? — съ безпокойствомъ прервалъ узникъ: — Вы ошибаетесь. Никто въ мірѣ не пользуется моей довѣренностью. Правда, въ рукахъ Диспольсена находятся мои бумаги, бумаги чрезвычайно важныя. По моей просьбѣ онъ отправился къ королю въ Копенгагенъ, и даже я долженъ признаться, что разсчитывалъ на него болѣе, чѣмъ на кого либо другого, такъ какъ во время моего могущества я не оказалъ ему ни малѣйшей услуги.

— Да, благородный графъ, я его видѣлъ сегодня…

— Ваше смущеніе подсказываетъ мнѣ остальное; онъ измѣнилъ.

— Онъ умеръ.

— Умеръ!

Узникъ скрестилъ свои руки, голова его упала на грудь. Затѣмъ, устремивъ взоръ на молодаго человѣка, онъ тихо произнесъ.

— Не говорилъ ли я вамъ, что счастіе улыбнулось ему!..

Обратившись къ стѣнѣ, на которой висѣли знаки его низвергнутаго величія, онъ махнулъ рукой, какъ бы для того, чтобы удалить свидѣтелей горя, которое онъ пытался побороть.

— Не о немъ скорблю я: однимъ человѣкомъ меньше или больше, не все ли равно; и не о себѣ: чего мнѣ терять? Но дочь моя, моя злополучная дочь!.. Я буду жертвой этого гнусного заговора, а тогда что станется съ дочерью, у которой отнимутъ отца?..

Онъ cъ живостью обернулся къ Орденеру.

— Каким образомъ онъ умеръ? Гдѣ вы его видѣли?

— Я виделъ его въ Спладгестѣ, но неизвѣстно, самъ-ли онъ покончилъ съ собою или былъ убитъ.

— А это чрезвычайно важно узнать. Если онъ былъ убитъ, я знаю откуда направленъ былъ ударъ, и тогда все пропало. Диспольсенъ везъ мнѣ доказательства заговора, затѣянного противъ меня; эти доказательства могли спасти меня и погубить моихъ враговъ… Они сумѣли ихъ уничтожить!.. Несчастная Этель!..

— Графъ, — сказалъ Орденеръ: — завтра я скажу вамъ какимъ образомъ онъ умеръ.

Не отвѣтивъ ни слова, Шумахеръ проводилъ выходившаго изъ комнаты Орденера взоромъ, выражавшимъ такое спокойствіе отчаянія, которое ужаснѣе спокойствія смерти.

Очутившись за дверью комнаты узника, Орденеръ не зналъ въ какую сторону ему направиться. Ночь наступила, и въ башнѣ царила темнота.

Отворивъ на удачу первую попавшуюся дверь, онъ вошелъ въ длинный коридоръ, освѣщенный лишь луной, по которой быстро пробѣгали блѣдныя облака. Ея печальный свѣтъ падалъ по временамъ на узкія высокія окна, рисуя на противоположной стѣнѣ какъ бы длинную процессію призраковъ, которые разомъ являлись и исчезали въ глубинѣ галереи.

Молодой человѣкъ медленно перекрестился и направился на красноватый свѣтъ, слабо мерцавшій въ концѣ коридора.