Виктор Гюго - Ган Исландец

— Какъ сатана помнитъ день своего паденія, — отвѣтила жена.

— А примѣтила ты между ними молодчика, сопровождавшаго стараго выжившаго изъ ума ученаго, въ огромномъ парикѣ?.. Помнишь, молодчикъ въ широкомъ зеленомъ плащѣ съ чернымъ перомъ на шляпѣ?

— Еще бы! Какъ теперь помню, онъ сказалъ мнѣ: добрая женщина, у насъ есть золото…

— Ну вотъ, старуха; если четвертый плѣнникъ не этотъ молодчикъ, такъ я обязуюсь душить однихъ глухихъ тетеревей. Правда, изъ за пера, шляпы, волосъ и плаща я не могъ хорошенько разглядѣть его, да и голову то онъ повѣсилъ; но на немъ была та же самая одежда, тѣ же сапоги… ну, словомъ, я готовъ проглотить Сконгенскую каменную висѣлицу, если это не тотъ самый молодчикъ! Какъ тебѣ это нравится, Бехлія? Не забавно ли будетъ, если я, поддержавъ сперва жизнь этого незнакомца, теперь отправлю его на тотъ свѣтъ?

Палачъ захохоталъ зловѣщимъ смѣхомъ, потомъ продолжалъ:

— Ну, выпьемъ на радостяхъ, Бехлія; налей-ка стаканъ того пивца, что деретъ горло какъ напилокъ, за здоровье почтеннѣйшаго Николя Оругикса, будущаго королевскаго палача! Признаться, мнѣ ужъ не хотѣлось идти въ Несъ вѣшать какого то мелкаго воришку; однако я сообразилъ, что тридцатью двумя аскалонами пренебрегать не слѣдуетъ, что пока мнѣ удастся снять голову благородному графу, бывшему великому канцлеру, и знаменитому исландскому демону, я ничуть не обезславлю себя, казня воровъ и тому подобныхъ негодяевъ… Поразмысливъ это, въ ожиданіи диплома на званіе королевскаго палача, я и спровадилъ на тотъ свѣтъ какого-то каналью изъ Неса. На, старуха, получай тридцать два аскалона полностью, прибавилъ онъ, вытаскивая кожаный кошелекъ изъ дорожной котомки.

Въ эту минуту снаружи башни послышался троекратный звукъ рожка.

— Жена, — вскричалъ Оругиксъ, подымаясь съ скамьи, — это полицейскіе главнаго синдика.

Съ этими словами онъ торопливо сбѣжалъ внизъ.

Минуту спустя, онъ вернулся съ большимъ пергаментомъ и поспѣшилъ сломать печать.

— Вотъ что прислалъ мнѣ главный синдикъ, — сказалъ палачъ, подавая пергаментъ женѣ, - прочти-ка, ты вѣдь разбираешь всякую тарабарскую грамоту. Почемъ знать, можетъ быть это мое повышеніе; да оно и понятно: судить будутъ великаго канцлера, предсѣдательствовать будетъ великій канцлеръ, необходимо, чтобы и исполнителемъ приговора былъ королевскій палачъ.

Жена развернула пергаментъ и, разсмотрѣвъ его, стала читать громкимъ голосомъ, между тѣмъ какъ дѣти тупо уставились на нее глазами.

«Именемъ главнаго синдика Дронтгеймскаго округа, приказываемъ Николю Оругиксу, окружному палачу, немедленно явиться въ Дронтгеймъ съ топоромъ, плахой и трауромъ.»

— И все? — спросилъ палачъ раздосадованнымъ тономъ.

— Все, — отвѣтила Бехлія.

— Окружной палачъ! — проворчалъ сквозь зубы Оругиксъ.

Съ минуту онъ съ досадой разсматривалъ приказъ синдика.

— Дѣлать нечего, — сказалъ онъ наконецъ, — надо повиноваться, если требуютъ топоръ и трауръ. Позаботься, Бехлія, надо вычистить топоръ отъ ржавчины, да посмотрѣть, не запачкана ли драпировка. Впрочемъ, не к чему отчаяваться; можетъ быть повышеніе ждетъ меня въ награду за выполненіе такой славной казни. Тѣмъ хуже для осужденныхъ: они лишаются чести умереть отъ руки королевскаго палача.

Графъ Алефельдъ, влача широкую черную симаррку изъ атласа, подбитаго горностаемъ, съ озабоченнымъ видомъ расхаживалъ по комнатѣ своей жены. На немъ былъ полный мундиръ великаго канцлера Даніи и Норвегіи, съ грудью, украшенной множествомъ звѣздъ и орденовъ, среди которыхъ виднѣлись цѣпи королевскихъ орденовъ Слона и Даннеброга. Широкій судейскій парикъ покрывалъ его голову и плечи.

— Пора! Уже девять часовъ, судъ долженъ открыть свои засѣданія; нельзя заставлять его дожидаться, потому что необходимо, чтобы приговоръ былъ произнесенъ ночью и приведенъ въ исполненіе не позже завтрашняго утра. Главный синдикъ завѣрилъ меня, что палачъ будетъ здѣсь до зари… Эльфегія, приказали вы приготовить мнѣ лодку для отъѣзда въ Мункгольмъ?

— Вотъ ужъ полчаса, какъ она ждетъ васъ, графъ, — отвѣтила графиня, поднимаясь съ кресла.

— А готовы-ли мои носилки?

— Онѣ у дверей.

— Хорошо… Такъ вы говорите, Эльфегія, — добавилъ графъ, ударивъ себя по лбу, — что между Орденеромъ Гульденлью и дочерью Шумахера завелась любовная интрижка?

— Слишкомъ серьезная, увѣряю васъ, — возразила графиня съ гнѣвной и презрительной улыбкой.

— Кто бы могъ это думать? Впрочемъ, я подозрѣвалъ, что тутъ что-то неладно.

— Я тоже, — замѣтила графиня, — эту шутку сыгралъ съ нами проклятый Левинъ.

— Старый мекленбургскій плутъ! — пробормоталъ канцлеръ: — Ну погоди, поручу я тебя Аренсдорфу! О! Если бы только мнѣ удалось навлечь на него гнѣвъ короля!.. Э! Да вотъ прекрасный случай, Эльфегія.

— Что такое?

— Вы знаете, что сегодня мы будемъ судить въ Мункгольмскомъ замкѣ шестерыхъ: Шумахера, отъ котораго завтра въ этотъ часъ надѣюсь отдѣлаться навсегда; горца великана, нашего подставнаго Гана Исландца, который далъ клятву выдержать роль до конца въ надеждѣ, что Мусдемонъ, подкупившій его золотомъ, доставитъ средства къ побѣгу… У этого Мусдемона по истинѣ дьявольскіе замыслы!.. Изъ остальныхъ обвиняемыхъ трое — предводители мятежниковъ, а четвертый какой то незнакомецъ, Богъ вѣсть откуда явившійся на сходку въ Апсиль-Коръ и захваченный нами, благодаря предусмотрительности Мусдемона. Мусдемонъ видитъ въ немъ шпіона Левина Кнуда, и дѣйствительно, когда его привели сюда, первымъ дѣломъ онъ спросилъ генерала и повидимому сильно смутился, узнавъ объ отсутствіи мекленбуржца. Впрочемъ, онъ не хотѣлъ отвѣчать ни на одинъ вопросъ Мусдемона.

— Но отчего вы сами не допросили его, спросила графиня.

— Странный вопросъ, Эльфегія; у меня и безъ того по горло хлопотъ съ самаго моего пріѣзда. Я поручилъ все это дѣло Мусдемону, который не меньше моего заинтересованъ въ немъ. Впрочемъ, милая моя, этотъ человѣкъ самъ по себѣ равно ничего не значитъ, это какой-то несчастный бродяга. Мы можемъ воспользоваться имъ, выставивъ его агентомъ Левина Кнуда, и такъ какъ онъ взятъ вмѣстѣ съ бунтовщиками, не трудно будетъ доказать преступное соумышленіе между Шумахеромъ и мекленбуржцемъ, который если не будетъ отданъ подъ судъ, то по крайней мѣрѣ попадетъ въ немилость.

Графиня, повидимому, что-то обдумывала.

— Вы правы, графъ… Но эта роковая страсть барона Торвика къ Этели Шумахеръ…

Канцлеръ снова хлопнулъ себя по лбу, но потомъ пожалъ плечами.

— Послушайте, Эльфегія, мы съ вами уже немолоды, не новички въ жизни, а между тѣмъ совсѣмъ не знаемъ людей! Когда Шумахеръ во второй разъ будетъ обвиненъ въ измѣнѣ и взведенъ на эшафотъ, когда дочь его, свергнутая ниже послѣднихъ подонковъ общества, будетъ запятнана на всю жизнь публичнымъ позоромъ отца, неужели вы думаете, что Орденеръ Гульденлью не распростится тотчасъ же съ своимъ юношескимъ увлеченіемъ, которое вы, основываясь на экзальтированныхъ словахъ взбалмошной дѣвочки, величаете страстью; неужели вы думаете, что онъ хоть минуту станетъ колебаться въ выборѣ между обезславленной дочерью преступника и знатной дочерью канцлера? Объ людяхъ, милая моя, надо судить по себѣ; гдѣ вы видѣли такихъ идеальныхъ людей?